2024/1(36)

спецвыпуск

ТОМСКАЯ ПИСАНИЦА

Материалы исследований

Аболонкова И.В.,
Заятдинов Д.Ф.,
Новокрещенова К.Ю., Юдникова А.Е., Райко Г.В.

Опыт геомеханического мониторинга Томской писаницы в 2022–2023 гг.

Гизей Ю.Ю.

Перспективы номинирования наскального искусства Томи
в Список объектов Всемирного наследия

Горяев В.С.

Музей-заповедник «Томская Писаница»: возвращение от «культурологического музея» к «хранилищу объектов культурного наследия»

Ковтун И.В.

Нижнетомский очаг наскального искусства

Моор Н.Н., Аболонкова И.В., Горяев В.С., Селецкий М.В., Онищенко С.С.

Предварительные результаты исследования археологического контекста Томской писаницы

Москвина Е.А.

История сохранения и музеефикации писаниц на Томи
по документам Государственного архива Кузбасса

Орлова Е.А.

Старинные русские сёла и деревни предполагаемого достопримечательного места «Наскальное искусство р. Томь»

Сазанова К.В.,
Зеленская М.С., Власов Д.Ю.

Методические подходы к защите археологических памятников Притомья от биологических повреждений

Селецкий М.В., Соколов П.Г.

Каменная индустрия памятника Писаная I: предварительные результаты технико-типологического анализа

Шереметова С.А.,
Шереметов Р.Т.

Географические и флористические особенности бассейна реки Томь

Опубликован 15.03.2024 г.

Архив

Дворцов В.В.

Возвращение церковнославянского языка в бытие нации

Аннотация. Литературный процесс – это процесс национального самосознания. Как человек мыслит словом, так народ мыслит литературой. Можно утверждать, что литература является основой цивилизации, ибо насколько человек и мир вокруг его осмысляемы, настолько и описуемы – за пределами литературы нет цивилизации. Уникальности нашей Русской цивилизации, ее самобытность, отличность от всех иных в том, что в ее основе лежат сразу два языка – бытовой и священный.

Возвращение церковнославянского языка в бытие нации – необходимость: почему мы, говоря о более чем тысячелетней истории нашей государственности, историю своей литературы купируем лет в триста? Красота и чистота родной речи, сакральная непреложность словесных значений, душевное взаимопонимание и сочувствие писавших и читающих через столетия открываются лишь в изучении славянского языка. Сама техника «распевного» церковного чтения будит генетическую память. Введение в общеобразовательную программу основ церковнославянского языка как основы для изучения русской литературы – задача государственная.

Ключевые слова: русская цивилизация, церковнославянский язык, бытие нации.

Открыть PDF-файл

Слог его, ровный, цветущий и живописный, заемлет главное достоинство от глубокого знания книжного славянского языка

и от счастливого слияния оного с языком простонародным.

Пушкин о Ломоносове

Мысль рождается в слове и вместе с ним.

Даже и этого мало. Мысль зачинается в слове.

Все качества слова приписываются мысли лишь метафорически.

Густав Шпет

Так уж получилось, что до сего дня мы не имеем объективной, академически описанной истории русской литературы. Не прослежены непрерывные линии развития школ, зоны влияний, параллельных поисков и соперничества мастеров, союзов и заимствований их продолжателей. Нет общепринятых критериев оценки значимости вложения писателей в общенациональный литературный процесс, нет системы объективизации иерархии имен, вне временной популярности и политической конъюнктуры. Так что сегодня мы все еще более веруем сердцем в предназначение Русской литературы, чем понимаем умом, в чем ее суть.

Зачем это нам? Некоторые пояснения.

Нация формируется языком. Кровь и почва в этом процессе вторичны. Именно язык созидает народ, через язык в нацию входят и вживаются и новые этносы, и новые пространства. И сам народ изменяется языком – посредством языка нацию можно рассеять и мобилизовать, рассечь и возродить.

Конечно же, речь для человека является не «главным средством коммуникации», а способом его мышления, сущностью его сознания. В отличие от всех иных живых существ, человек разумный мыслит словами, а не картинками, и потому для полноты развития личности словарный запас важен не только количественным наполнением, но и качественным. Ведь умение воспринимать, впитывать, усваивать и воссоздавать литературно-художественную образность возводит сознание личности на следующий по высоте уровень, принципиально столь же отличный от предыдущего, чисто прагматичного, насколько тот разнился с мышлением животных.

Наши представления о прошлом, настоящем и будущем – не цифры и графики. Именно писатель – главный свидетель своему времени, а не ученый, академично фиксирующий происходящее вокруг. Эстетически и этически воспринимающая мир творческая личность сублимирует онтологический универсум в конкретность художественных образов. И это художественный образ, а не груда статистики портретирует время для передачи к пониманию его следующими поколениями. Сочувственному пониманию.

Литературный процесс – это процесс национального самосознания. Как человек мыслит словом, так народ мыслит литературой. Можно утверждать, что литература является основой цивилизации, ибо насколько человек и мир вокруг его осмысляемы, настолько и описуемы – за пределами литературы нет цивилизации. Ибо там нет ничего человеческого. Только звериное, стихийное, демоническое.

Но литература для цивилизации не только изначальность и фундамент: именно живой, ежедневно прибывающей литературой определяется роль нации в действительности. И здесь мы смеем говорить об уникальности нашей Русской цивилизации, о ее самобытности, отличности от всех иных тем, что в основе ее бытия лежат сразу два языка – бытовой и священный. То есть, то, что мы определяем в человеке как духовность, у нас для самосознания имеет собственный язык. Это действительно уникально – в той же Византийской империи греческий, как и в Римской латынь, были не сакральными, а общекультурными. Так что наша сегодняшняя Русская цивилизация оказалась возможна благодаря священному языку, дарованному разрозненным славянским племенам через святых братьев Кирилла и Мефодия.

Революционно резкие перемены политико-социальных периодов в судьбе нации болезненно отражаются на ее культуре. Происходят обрывы и угасания традиций, образуются провалы общенародной памяти.

Вот на такой «обрыв», за которым нами смутно памятуются наши литераторы из восемнадцатого и более ранних веков, и указывал Сомерсет Моэм, британский писатель и, по совместительству, разведчик: «Именно потому, что у их (у русской) литературы такая короткая история, русские знают ее досконально, как мы Библию короля Иакова. <...> Что поражает каждого в русской литературе, так это ее исключительная скудость. Критики, даже из числа энтузиастов, признают, что их интерес к произведениям, написанным до девятнадцатого века, носит чисто исторический характер, так как русская литература начинается с Пушкина; за ним следует Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Толстой, Достоевский; затем Чехов – и все! Люди ученые называют множество имен, но не приводят доказательств, чем они замечательны…»

Действительно, надо признать, что в школе мы слышали о Кантемире, о Хераскове, Сумарокове, даже что-то читали о спорах Тредиаковского и Ломоносова, но вряд ли помним, о чем и за что велась их «война». И пусть свою литературу мы ведем не от Пушкина и Жуковского, а от Державина и Крылова, но, правда, кто для нас сегодня Михаил Муравьев и Гавриил Добрынин, Иринарх Завалишин и Михаил Чулков?

Почему мы, русские, гордо говоря о более чем тысячелетней истории нашей государственности, при этом историю своей литературы купируем лет в триста? Почему мы согласны с тем, что нашему современнику уже никогда не понять, а главное – не прочувствовать то, что переживали такие же русские люди назад лет пятьсот-семьсот? Даже ближе: что тревожило и вдохновляло не последних поэтов екатерининской эпохи – епископа Гавриила Бужинского и архимандрита Иакинфа Карпинского? Как сегодня в процессе прочтения их словосочетаний и речевых оборотов не просто разгадать смыслы, но со-ощутить, со-пережить описанному? Со-пережить – и только тогда в полной мере уразуметь.

Разрыв литературного процесса в восемнадцатом веке был обусловлен языковой революцией, сопровождавшей реформы Государя Петра Алексеевича. Лавина иностранных терминов, заполнявших русское сознание, а точнее – новых, чужеродных идей, понятий и императивов на голландском, французском, английском, немецком, шведском и иных языках, вкупе с изменением стиля жизни правящего класса и переустройством властных и общественных институтов по иноземным образцам, обратилась кризисом национального мировоззрения.

Восстановительной реакцией стало создание в 1735 г. при Академии «Российского собрания», на протяжении 30 лет радевшего «о возможном дополнении российского языка, о его чистоте, красоте и желаемом потом совершенстве». С середины XVIII в. в спорах Ломоносова и Тредиаковского закладывается теория русского правописания. С этого времени нормы орфографии создаются и перестраиваются на научной основе. В усовершенствовании русской графики и орфографии активное участие принимала Петербургская Академия наук, созданная и руководимая княгиней Екатериной Дашковой.

Задачами Российской Академии ставились: «прежде всего сочинить российскую грамматику, российский словарь, риторику и правила стихотворения». В числе членов Академии, тридцать лет работавших над задачей очищения и обогащения русского языка, был владыка Иннокентий (Нечаев), ученые Румовский, Котельников, Болтин, писатели Державин, Херасков, Княжнин, а также виднейшие государственные деятели – Шувалов, Потемкин, Безбородко. Именно в их разработках оформился тот русский язык, на котором процвело творчество Жуковского и Пушкина, Лермонтова и Гоголя – воссиял Золотой век русской литературы.

Все бы хорошо, но дело в том, что до «дореволюционного» восемнадцатого века русский человек мыслил-жил одновременно в двух языках: бытовом и священном. Бытовой обслуживал коммуникационно-житейские нужды, а священный, церковнославянский, позволял не только говорить о высших материях – о смысле жизни, о любви и долге, но позволял переживать богообщение. И именно его стали вытеснять иностранные языки, под прикрытием военных, морских, торговых и научных терминов атакуя мировоззренческие опоры традиционного русского сознания. В том числе, вытеснения православно-исихастского богословия схоластикой католической философии.

В современном учебнике «Церковнославянский язык. Грамматика с текстами и словарем» (М.Л. Ремнева, В.С. Савельев, И.И. Филичев) читаем: «Церковнославянский язык русской редакции на протяжении восьми веков был на Руси литературным языком, реализовавшимся в памятниках разных жанров, существовавшим в ряде вариантов; он являлся элементом русской культуры, это был язык, на котором говорила на Руси церковная и светская мысль. С XVIII в. церковнославянский язык становится только языком церкви».

Поствозрожденческая Европа, стремительно теряя христианство, утягивала за собой в материализм, и даже в откровенный сатанизм, русское дворянство. Обвальная модернизация речи колола российское общество, все более отдаляя правящую элиту от общенациональных традиций православия.

Эту опасность видел достаточно поживший в Европе Ломоносов и потому столь жестко бившийся за сохранение церковнославянского языка как основы не только культовой, но культурной самоидентификации нации: «Народ российский, по великому пространству обитающий, невзирая на дальнее расстояние, говорит повсюду вразумительным друг другу языком в городах и в селах. Напротив того, в некоторых других государствах, например в Германии, баварский крестьянин мало разумеет мекленбургского или бранденбургский швабского, хотя все того ж немецкого народа». И далее: «… видим, что российский язык от владения Владимирова до нынешнего веку, больше семисот лет, не столько отменился, чтобы старого разуметь не можно было: не так, как многие народы, не учась, не разумеют языка, которым предки их за четыреста лет писали, ради великой его перемены, случившейся через то время».

Разрабатывая механику защиты, сохранения и живого, творческого развития церковнославянского языка как русского языка высших смыслов, Ломоносов продолжал дело Епифания Премудрого, Епифания Славинецкого и Евфимия Чудовского. И в своем учении о трех литературных стилях Михайло Васильевич определял «высокий штиль» не столь «благородными» темами сочинений, но и наибольшим количеством употреблений славянских слов: «Рассудив таковую пользу от книг церковных славенских в российском языке, всем любителям отечественного слова беспристрастно объявляю и дружелюбно советую, уверясь собственным своим искусством, дабы с прилежанием читали все церковные книги…». «Таким старательным и осторожным употреблением сродного нам коренного славенского языка купно с российским отвратятся дикие и странные слова нелепости, входящие к нам из чужих языков, заимствующих себе красоту из греческого, и то еще чрез латинский. Оные неприличности ныне небрежением чтения книг церковных вкрадываются к нам нечувствительно, искажают собственную красоту нашего языка, подвергают его всегдашней перемене и к упадку преклоняют. Сие все показанным способом пресечется, и российский язык в полной силе, красоте и богатстве переменам и упадку не подвержен утвердится, коль долго Церковь российская славословием Божиим на славянском языке украшаться будет» [1].

Кто бы его вовремя услышал! Неподчиненность священного языка времени даровала русскому национальному сознанию некий заповедник смысловых эталонов, где каждое слово обладает изначальным универсусом и, лишь прорастая в язык бытовой, там уже ветвится многозначностью однокоренных синонимов и смысловыми оттенками. Так, не имея единого информационного поля, русский народ через пространства и века хранил свою этническую идентичность.

Несмотря на то что Закон Божий преподавался в начальных учебных заведениях Империи, высшее образование опиралось на иностранные языки. Литератор 18 в. Андрей Кайсаров журился: «Мы рассуждаем по-немецки, мы шутим по-французски, а по-русски только молимся Богу или браним наших служителей». Век за веком правящий слой, а за ним и разночинная Россия все более навыкали жить и мыслить без церковнославянского языка, замкнутого в храмовые службы, лишенного возможности развиваться и, главное, отлученного от воспитания, формирования народного самосознания. И понятно, что никакие призывы Шишкова и его «беседников» не могли противостоять тому, что, природно уходя от иностранщины, русский литературный язык уже не возвращался к «штилю высокому», а все более приближался к «низкому», простонародному.

Но что же тогда вызвало столь мощный, фееричный рассвет нашей литературы с началом 19-го века? Что явилось источником силы, буквально перевернувшей все представления о мировом культурном лидерстве – ведь на глазах двух-трех поколений Россия просияла созвездием величайших гениев не только в литературе, но и в музыке, в живописи, в технических и естественных науках? Тема, требующая всестороннего, в том числе – а может, и прежде всего – религиозного осмысления и потому здесь не поднимаемая.

Нужно признать: прививки из более языково развитых к тому времени европейских культур двигали русскую словесность вперед семимильными шагами. По словам Герцена: «На приказ Петра Великого образоваться Россия ответила через сто лет колоссальным явлением Пушкина». Начальные формальные кальки с английской исторической прозы и французской сентиментальной поэзии быстро закреплялись национальными темами-сюжетами, а затем получали и самобытное русское наполнение в описании душевного мира героев, раскрывая православное мировоззрение. Но лишенное опоры не просто на некую национальную традицию, а утерявшее литургичность мироосозерцания, русское «образованное общество» естественно заболевало всеми умозрительными хворями Западной Европы. Как «во всех цивилизованных странах», эмпиризм в академической среде сменялся позитивизмом, агностицизм профессоров перерастал в натурализм студентов, субъективный идеализм вытеснялся материализмом и антропологией.

Здесь необходимо оговорить принципиальный водораздел для Европы Западной и Восточной в понимании того, что есть «личность». Вопрос о личности есть главный вопрос христианской цивилизации. Ведь только у последователей Христа есть воплощенная идеальная личность Богочеловека. Но западные понятия личности-«персоны» не тождественны нашему понятию личности-«ипостаси». Западное определение личности исходит из наследного греко-римского «persona–маска»: в античности первые театральные представления были связаны с погребальными мистериями, где надевание маски означало вызывание умершего с помощью этрусского бога смерти Persu. Отсюда человек Запада, прежде всего, есть совокупность его внешних проявлений. Для европейского общества личность тождественна своей социальной «личине».

Православная же традиция чтит человека именно за внутреннее подобие своему Творцу, образа – Первообразу. Для нас внутреннее состояние непреложно главенствует в определении личности, и для русских в самой грешной душе, в самом падшем негодяе за всем мраком его проступков все равно провидится впечатленный в него от сотворения божественный «лик».

То есть, в православном понимании истинным, единственно настоящим творчеством является внутреннее преображение человека, обожение его с восстановлением в образе и подобии Божием. И художник только описывает эту преображаемость языком того или иного вида искусства. Общеевропейские же принципы построения художественных образов исходят из римско-католического определения личности как совокупности социальных проявлений, и описание героя всегда внешнее, с объяснением его, для нас условно, «духовных» мотиваций то через вольтерьянский культ разума, то через шиллеровский культ чувства. А теперь по Фрейду…

Интересен момент: вульгаризирующаяся секуляризация общественного мышления с вытеснением из русского сознания сакрального языка постоянно встречала сопротивление в лице лучших представителей интеллектуальной элиты, тогда за правило аристократической, и, прежде всего, конечно же, писателей.

Тревога за народное обезбоживание с последующей потерей русской самоидентичности через все больший приоритет в человеке душевного над духовным темой личного богоискательства проходит через творчество Жуковского и Пушкина, Гоголя и Лермонтова, А.К. Толстого, Фета, Тютчева, Майкова, Некрасова, Льва Толстого и Достоевского. В нашей литературе девятнадцатого века, пожалуй, не «богоискательствовали» лишь Островский и Гончаров, мировоззренчески с младенчества ни на миг не отпадавшие от Православия. Ни в масонство, ни в атеизм, ни в революцию. Но и они в своих произведениях так же, как и их современники, работали уже некими «толмачами» высших смыслов для бытового мышления современников.

В двадцатом веке церковнославянский оказался не просто изъят из начальной школы: одним из первых декретов советская власть изменяла грамматику, отсекая прочтение «старых книг». Слава Богу, что не прошла реформа перехода на латиницу. И вот тема, требующая отдельной разработки и потому здесь опускаемая: именно на двадцатый век, век практически полной утраты народным большинством молитвенного сознания, приходится пик стилистического развития русского литературного языка. Бунин, Волошин, Ахматова, А.Н. Толстой, Набоков, Шолохов, Леонов, Астафьев, Рубцов – такого словарного объема, такой многосложности и изыска речевого построения у их предшественников в прошлые века не было. Может быть, ушедший церковнославянский увел с собой универсумность слова, так что оставшийся в одиночестве бытовой русский язык неотвратимо все более разжижался смыслами и значениями?..

Действительно, тут многое требует изучения и осмысления, в том числе, и смена приоритетов нашей литературы с интереса философского в начале 19 века на психологический в его конце. И угасание в финале атеистического 20 века эпичности, как в прозе, так и в поэзии… Нужно бы обсудить держание христианских нравственных императивов искренне советскими писателями...

Сегодня русский язык вновь подвергается глобальной атаке терминов-понятий. Под внешними, вроде как техническими имплантациями типа «девелопер», «хостес» и «траблшутинг», на самом деле устанавливаются барьеры взаимопониманию поколений, а далее для изолированной от опыта старших молодежи в сокровенных сферах сознания идет прямая смена понятийных установок. Так «имиджем» подменяется «образ», «системностью» фальсифицируется «цело-мудрие», «успешностью» – «счастье». То есть, ориентация на идеал «совершенного человека» христианства переводится на «сверхчеловека» антихриста. Подмены аналогичны тем, что были и триста, и сто лет назад, но только сегодня у нашего народа нет защиты, нет той священно-неприкасаемой зоны смысловых эталонов, хранящей этническую идентичность. Современный россиянин живет только одним языком. И потому он беззащитен перед мультикультурным демонтажем «христианского проекта». Вызов новейшего времени: десакрализация культуры теперь не в преследованиях верующих, а в тоталитарном насаждении терпимости, точнее – равнодушия ко всем мыслимым и немыслимым порокам.

Разрыв поколений… Конфликт «отцов и детей» есть обязательная составляющая всякой государственно-народной трагедии. Молодежь – «движущая сила революций», поэтому устроение взаимонепонимания меж поколениями – особая забота устроителей «цветных» переворотов. И поэтому же конфликт «отцов и детей» особенно страшен в области литературы. Как куратор Совета молодых литераторов Союза писателей России, как организатор и руководитель многих всероссийских и региональных семинаров, фестивалей и конкурсов, ответственно заявляю: в отечественной литературе разрыв поколений обернулся бедой не только в спаде мастеровитости, но, что гораздо тяжелее, профессиональное сиротство разверзлось обнищанием духа. Отсюда и на эпос ни у кого нет дыхания, и душевно-эмоциональная анемия. Новая литература даже не понимает слова «народность». Им кажется, что это нечто занесенное из Советского Союза. Вот и приходится раз за разом разъяснять, что «народность» – один из определяющих признаков русскости в литературе. Что это не только владение культурным достоянием нашей тысячелетней истории, но и высшая форма развитости сочувствия к людям.

Нам дан наш священный церковнославянский язык, созданный святыми Кириллом и Мефодием для высшей цели – церковного прославления Бога и личного общения с Ним. Святитель Японский Николай (Касаткин): «Я полагаю, что не перевод Евангелия и богослужения должен спускаться до уровня народной массы, а, наоборот, верующие должны возвышаться до понимания евангельских и богослужебных текстов». Да, конечно, знание языка необходимо для всякого воцерковляющегося, без этого невозможно активное присутствие ума в богослужении, невозможно открытие молитвенных переживаний, как личных, так и соборных, общецерковных.

Однако возвращение церковного языка в русское сознание – это не сугубо православная, внутриконфессиональная заинтересованность. Красота и чистота родной речи, сакральная непреложность ее словесных значений, душевное понимание и сочувствие пишущих и читающих через столетия и пространства – и все это становится доступным лишь в процессе изучения славянского языка, открывающего корни «безвестнаго и тайны премудрого», где лексика неотделима от мелодики. Сама техника «распевного» церковного чтения – с придыханием, с острыми, тупыми, облегченными ударениями, будит генетическую память, она есть путь и врата, вводящие юного читателя в сокровищницы великой русской литературы, в величественные царские чертоги отечественной культуры.

Пора признать, что возвращение церковнославянского языка в бытие нации – необходимость. Введение в общеобразовательную программу основ церковнославянского языка как основы для изучения русской литературы – задача государственная. Потому как приходскими воскресными школами проблема созидания достаточного числа полноценных личностей в государствообразующем народе, дабы уверенно смотреть в будущее России, не решаема.

Хочу закончить, вновь цитируя Густава Густавовича Шпета: «Слова – не свивальники мысли, а ее плоть. Мысль рождается в слове и вместе с ним. Даже и этого мало. Мысль зачинается в слове».

И вот найдите мне в словаре современного русского языка полноценную замену слову «Господь»…

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Цит по.: Ломоносов М.В. Предисловие о пользе книг церьковных в российском языке // Ломоносов М.В. Избранные произведения / Вступ. ст., сост., прим.А. А. Морозова. – Л.: Сов. писатель, 1986. – С. 473-476.

© В.В. Дворцов, 2018.

Статья поступила в редакцию 10.04.2018.

Дворцов Василий Владимирович,

писатель, поэт, публицист,

заместитель председателя Правления Союза писателей России

Опубликовано: Журнал Института Наследия, 2018/2(13)

Постоянный адрес статьи: http://nasledie-journal.ru/ru/journals/216.html

Наверх

Новости

Наши партнеры