2024/1(36)

спецвыпуск

ТОМСКАЯ ПИСАНИЦА

Материалы исследований

Аболонкова И.В.,
Заятдинов Д.Ф.,
Новокрещенова К.Ю., Юдникова А.Е., Райко Г.В.

Опыт геомеханического мониторинга Томской писаницы в 2022–2023 гг.

Гизей Ю.Ю.

Перспективы номинирования наскального искусства Томи
в Список объектов Всемирного наследия

Горяев В.С.

Музей-заповедник «Томская Писаница»: возвращение от «культурологического музея» к «хранилищу объектов культурного наследия»

Ковтун И.В.

Нижнетомский очаг наскального искусства

Моор Н.Н., Аболонкова И.В., Горяев В.С., Селецкий М.В., Онищенко С.С.

Предварительные результаты исследования археологического контекста Томской писаницы

Москвина Е.А.

История сохранения и музеефикации писаниц на Томи
по документам Государственного архива Кузбасса

Орлова Е.А.

Старинные русские сёла и деревни предполагаемого достопримечательного места «Наскальное искусство р. Томь»

Сазанова К.В.,
Зеленская М.С., Власов Д.Ю.

Методические подходы к защите археологических памятников Притомья от биологических повреждений

Селецкий М.В., Соколов П.Г.

Каменная индустрия памятника Писаная I: предварительные результаты технико-типологического анализа

Шереметова С.А.,
Шереметов Р.Т.

Географические и флористические особенности бассейна реки Томь

Опубликован 15.03.2024 г.

Архив

Вафа А.Х.

Некоторые теоретические проблемы культурного наследия и культуронаследования (Часть 1)

Аннотация. В первой части эссе автор предпринимает сравнительный анализ стадиального и цивилизационного подхода в культурологии. Особое внимание уделяется концептам государства-нации и глобализации в контексте проблем культуронаследования.

Ключевые слова: культурное наследие, глобализация, государство-нация, культурология, природное наследие, история России, массовая культура, стадиальный подход, цивилизационный подход, философия истории.

Открыть PDF-файл

Казалось бы, нет ничего более устойчивого в жизни культуры, чем культурное наследие (культурное достояние). Его нередко отождествляют с природой, которая, по мнению многих, равна самой себе. Те, кто так считает, отрицают и наличие природного наследия, объединяя его с природой в целом. Конечно, такой взгляд свойственен не всем.

Не вдаваясь в сопоставление природы, природного наследия и культурного наследия все же отметим, что в Российской академии наук создан и на протяжении времени действует Научный совет по изучению и охране культурного и природного наследия, призванный осуществлять координационные, научно-консультативные и информационные функции с целью создания целостной научной концепции сохранения и изучения культурного и природного наследия, участия в разработке и проведении научно - практических мероприятий, формирования в гражданском сознании уважительного и бережного отношения к культурному и природному наследию. Конечно, концептуальные вопросы не решаются созданием организационных структур. Но сам по себе названный факт говорит о том, что сопоставление культурного и природного наследия возможно, а так же о том, что создание подобного Совета не совместимо с представлениями о полной неподвижности природы и культуры.

На наш взгляд можно вполне основательно исходить из того, что проблема культурного наследия (а вероятно и природного) связана с проблемами пространства и времени - не только физического, но и социального. По этой причине проблематика культурного наследия приобретает чрезвычайную сложность, чем и предопределено поразительное многообразие взглядов на сущность и роль наследия в жизни человека и человечества.

Никакой разбор конкретных культурологических, философских или теософских взглядов на культурное наследие (которые почти неизменно включены в любую значимую концепцию культуры) не входит в круг наших нынешних задач. Однако наиболее фундаментальные подходы и отправные принципы существующие в гуманитарной мысли, отметить необходимо. Естественно, все конкретные концепции и подходы к культурному наследию связаны с пониманием сущности культуры и закономерностей ее существования.

Начнем с того, что множество теоретиков прямо или завуалировано отождествляют культурное наследие и культуру в целом. Мнение, что культурное наследие - это и есть культура широко распространено в массовом сознании, равно как и среди представителей «специализированных» областей культуры. То, что культурное наследие входит в состав культуры – факт бесспорный. Однако отождествление наследия с культурой в целом обуживает самое культуру, исключая из нее культуру будущего, а главное – культуру современности. Такой взгляд в практике культурной деятельности ведет к искажению критериев оценки социально-культурной реальности.

К такому пониманию культуры и культурного наследия в плотную примыкают представления об отсутствии феномена культурного наследия; вытекающее из того, что история мыслится как «единый поток», не иерархизированный по значимости событий, фактически, не дискретированный; такой, о котором Глеб Успенский применительно к традиционной русской культуре говорил как о «сплошном быте». Странно, но и в нынешнее времена эта бурлацкая «всеобщая смазь», все еще характерна для массового сознания, в особенности для формирующегося сознания скучающей «мещанской» интеллигенции.

В этом же ряду стоят представления о культурном наследии как о чем-то ненужном, неважном, мешающем современной жизни; жизни, которая начинается, согласно представлениям обывателей всех времен и народов, со дня их (обывателей) рождения. За всем этим стоит боязнь «взглянуть в глаза» правде истории, страх перед ее неизбежным трагизмом. Однако, поскольку наследие все равно оставалось фактом социально-культурной реальности, то обывательский нигилизм стремился быстрее избавится от наследия и прошлого в целом, ликвидировать их до основания и лишь, расчистив культурное пространство, приступить к строительству своего мира – будь то мокроступы вместо калош, сбрасыванье Пушкина с корабля современности или уничтожение исторического облика городов. Мы еще будем возвращаться в нашем очерке к тенденциям культурного нигилизма.

Следует сказать о религиозных трактовках культурного наследия. Они, с точки зрения сопоставления их с проблемами культурной динамики, весьма противоречивы. Эти концепции, к какому бы времени они не относились, не могут не исходить из идеи вечности божественного порядка вещей – будь то майры, которые прядут свою пряжу, мысли о бессмертии, трансмиграции душ, мирового разума и т.д. Вместе с тем все религиозные концепции содержат мысль о неизбежности перемен – существования малых или огромных периодов и эпох, жизненных циклов, конечности - бесконечности бытия. С точки зрения процессуальности культурное наследие в религиозных доктринах одновременно и включалось в их состав и исключалось из него. Бог и божественный промысел – вечны и не могут иметь прошлого, настоящего и будущего. Но осуществление божественного промысла процессуально. Правомочно считать, что в рамках этих взглядов осмысливая оппозиции подвижности – неподвижности, изменяемости – неизменности, конечности – бесконечности, завершенности – незавершенности жизни, взаимосвязи и разрыва (неповторимости) эпох. Иными словами, это была своеобразно трактованная идея историзма. Таков потенциал «религиозной диалектики». Но не такова история религии, религиозного сознания и религиозной мысли.

На протяжении столетий и тысячелетий преобладала идея неизменности жизни, культурной динамики как возврата в прошлое (идея «золотого века»), прошлого как будущего, как идеала, а настоящего как искажения идеального прошлого. На этом зиждилась система традиционных обществ и традиционного миросозерцания. Глаза человечества были на затылке, были устремлены не к настоящему и будущему, а к прошлому, которое оказывалось не только прошлым, но и настоящим и будущим. Социокультурная динамика ощущалась как возврат к «лучшему прошлому», как круговорот ухода от него (настоящее) и именно возврат к нему (будущее). Это не было совместимо с идеей культурного наследия.

Вместе с тем, осмысливая настоящее и будущее как прошлое, оно (человечество) прокладывало путь к пониманию непроходящей значимости прошлого культуры и культурного наследия, искало путь упорядочения исторического хаоса. Возникла идея «неподвижной подвижности» истории. Мы уже не говорим, что взгляд на приоритетную значимость прошлого рождал искренне почтительное отношение к нему, хотя все это было чревато культурным пуризмом.

Странно не то, что человечество так долго держалось за исторический приоритет прошлого, а то, что подобная мысль не отпускала человечество ни в Новое время, ни в XX веке. Не отпускает и сейчас. Именно этот приоритет лежит в основе всех циклических доктрин, всех идей исторического круговорота, всех очищенных от примесей, цивилизационных доктрин. Их отличие от религиозных доктрин состоит в том, что они лишены многих достоинств «религиозной диалектики». Их, в сущности натуралистический принцип рождения, расцвета, упадка и смерти цивилизации оттеняет лишь те стороны исторической и социокультурной реальности, которые связаны с мыслями о конечности, завершенности, уникальности социального бытия.

Однако, нельзя не видеть и другой стороны цивилизационных доктрин. Они не вовсе чужды принципам социокультурной динамики. В них отражены моменты устойчивости, структурированности, но и конечности, неизбежности финала любого социального организма. Не чужды они - в приделах жизни одной цивилизации – и мысли о бесконечности круговращения социокультурного вещества и мысли о своеобразной стадиальности. Наследие в цивилизационных доктринах равнялось прошлому в целом, т.е. вопрос о наследии собственно не возникал.

Теперь о концепциях стадиальности. В них, в тех разделах, которые касаются прошлого, не так мало общего с цивилизационными доктринами – уже упомянутые разнообразные проявления культурной динамики, попытка найти баланс между устойчивостью и изменчивостью историко-культурного процесса и т.п. Если в цивилизационных доктринах как правило абсолютизируются, преувеличиваются моменты устойчивости, структурированности, локальной (более широкой или менее обширной) замкнутости по отношению к другим цивилизациям; если эти доктрины проповедуют закрытый характер цивилизаций, препятствующий адекватному рассмотрению взаимовлияния и взаимопроникновения культур (с трудом признаются, и то с большой примесью негативизма, контактные формы культурных отношений), то в стадиальных доктринах заложены иные принципы понимания пространства и времени. Отрицательная роль цивилизационных доктрин постепенно усиливалась, положительная же падала. Но эти концепции не исчезли. В целом же, с наступлением эпохи Возрождения, Реформации, Нового времени с цивилизационными доктринами стали успешно конкурировать как раз доктрины стадиального характера.

Причину этого можно усмотреть в росте универсализма планетарного пространства, в резком усилении взаимосвязи между различными регионами Земли. Правда, это были довольно своеобразные взгляды на этот самый универсализм. Он был обращен, по преимуществу, к проблемам территориально – пространственным. Первоначально универсалистские, стадиональные доктрины предполагали следование одному универсальному образцу, и разные стадии этого процесса. Этот единый образец был четко локализован – Западная Европа. Даже наименование регионов земли во многом воспроизводило названный принцип – Ближний Восток, Средний Восток, Дальний Восток. В этом универсалистском единстве чувствовались и одиночность эталонного региона (все же локальной единицы!) и дифференциация других регионов отнюдь не по чисто стадиальному принципу; была и идея особости, едва ли не особо устойчивой особости, не эталонных регионов.

В такой духовной ситуации наследие мыслилось на землях региона – эталона как все иные «не эталонные» регионы земли; совмещало идею «бремени белого человека», варварства «цветного», превосходство «мы» над «они», хотя и возможность стадиально подтянуть когда - то не эталонные регионы до уровня эталонного.

Время шло и по мере универсализации планетарного пространства – будь то насильственное приведение региональных или страновых культур к образу и подобию эталонной культуры, или же результат растущего обмена между цивилизациями, преимущественно однонаправленный – от эталонной культуры к не эталонным, все же происходило реальное сближение различных цивилизационных общностей. Это давало возможность говорить о стадиальности общемирового пространства, о его эволюции, изменении.

Однако идея изменчивости мирового пространства оставляла в тени вопрос об универсальности членения мирового времени, времени жизни социальных организмов. И лишь с появлением мысли о возможности единого критерия, единого основания членения мирового времени и мирового пространства стали все более четко формироваться собственно концепции стадиальности. Появились представления об эпохе Возрождения, «темных» Средних веках, потом и светлого Нового времени. Эталонные критерии были разные – но личности правителя, по экономическим характеристикам, по расовым («высшие» и «низшие», расы и т.п.), по религиозным критериям (отсюда миссионерство), по критериям техническим (орудийным, различиям соотношения человека и орудия), по территориально-климатическим и т.п.

Но все стадиальные концепции, вплоть до человеконенавистнических, (включая тоталитарные и диктаторские) в своем основании имели один критерий – Разум и Человек, которые могли превозноситься либо принижаться.

В стадиальных концепциях, чем дальше, тем больше, подчеркивался принцип не просто процессуальности, а именно принцип направленного движения исторического материала, развития, прогресса – пути человечества от худшего к лучшему, от меньшего к большему, от низшего к высшему. Прошлое в этой системе координат – «ушедшей неизбежности», «неизбежности ухода» с исторической сцены – превращалось в подчиненный элемент социокультурной динамики. Оно соотносилось не с самим собой как в цивилизационных доктринах, а с будущим. Но неизменно при посредстве настоящего, через него и никогда помимо него.

Надо сказать однако, что линейные, и в особенности прямолинейные, стадиальные доктрины нередко плодили и «стадиальные иллюзии», и «стадиальные мифы» и «стадиальные утопии». Осознанно (например, в теории «минования стадий») или неосознанно (например, в теориях утопического коммунизма) будущее как бы замещало настоящее и о части прошлое. Глаза человечества переползали с затылка на лоб. Такое поспешательство на самом деле отрывало прошлое от настоящего и будущего, принижало тем самым возможности использования культуро-творческого потенциала наследия в историческом процессе («культурная революция» в Китае, полпотовщина, лудиты в Англии и т.д. и т.п.).

Торжество стадиального мировидения в XIX - первой половине XX вв.было и началом его заката. Как говорилось, со второй половины прошлого столетия этот взгляд на мир ставится под сомнение, а в веке нынешнем стадиальный подход испытывает заслуженные и незаслуженные удары со стороны цивилизационных историко-культурных доктрин. Цивилизационные взгляды вновь захватывают обширные плацдармы и становятся одной из влиятельных форм массового сознания. Картина меняется.

В мире стадиальности начинается гонка за лидером; говорят о проблемах отсталости, ищут возможности ее преодоления, рассуждают о связанных с этим трудностях, сравнивают варианты «светлого» будущего, ищут его ростки не столько в прошлом всех времен и народов, сколько в тенденциях всех эпох современности.

В мире цивилизационности вопрошают: где тот диспетчер, который установил отставание (а, тем более отсталость) одних и опережение (передовой характер) других? Почему все должны быть выстроены в затылок друг другу на эскалаторе прогресса; тем более, что эскалатор может двигаться и вниз? И, может быть, вообще, добиваться прогресса – это идти вверх по лестнице, ведущей вниз? Почему мир делится на три части и говорят о странах «третьего мира»? Может ли в основу мировой классификации стран быть положен единый критерий «передовитости», деления стран на остальные и передовые, наконец, -цивилизованные и не цивилизованные? Почему прогрессивисты (даже западные востокофилы!) считают, что все достижения отсталых стран, их вклад в мировую культуру остаются в прошлом; что лучшее «развитие» для развивающихся стран – музеефицировать свою культуру, всю свою жизнь, поместив ее в резервации и «этнографические деревни»?

Произошло возрождение неотрадиционализма в сознании и образе жизни народов и государств. В чем причина?

Причины разные. Наиболее очевидны они для стран избавившихся от колониальной и полуколониальной зависимости – это была еще одна возможность утвердить свой культурный суверенитет и независимость, равное положение среди других в система международных культурных отношений. Помимо того, обращение к принципам цивилизационности давало освободившимся странам основание для национальной консолидации и укрепления национального единства. Все это вместе было важным средством для национальной самоидентификации, содействовало пониманию наций как прочного, даже вечного, коллектива, исторической общности людей. Что можно было возразить против такого взгляда на мир? Казалось бы ничего. А можно.

Апелляции к национальному «генотипу», «матрице» нации всем хороши, кроме одного – они исходят из идеи вечности и, неподвижности любого национального коллектива. Но врядли история богата примерами подобного рода. В истории – это редкое исключение, а вовсе не правило. Что уже говорить о крупных нациях с долгой и многокрасочной историей. Они формировались и в дальнейшем существовали благодаря миксации, территориальному расширению, укреплению различных форм общения, выработке в результате длительного общения общих стандартов поведения. Что думает о нациях Бог можно узнать только по тому, что нация думает сама о себе, по характеру и результатам ее деятельности. В цивилизационных доктринах односторонне трактовались международные культурные отношения. Если довести до конца логику цивилизационных доктрин, то получается, что ни взаимовлияние, ни тем более взаимопроникновение культур невозможно. Ибо в основе содержания и формы различных культур лежит неповторимый, неизменный и самодостаточный культурный генотип, культурная матрица, национальный дух.

Проблема в том, что такой взгляд на вещи не дает возможность адекватно оценить ни гинезис и последующее движение цивилизационных общностей, в том числе и наций; ни возможные способы их направленной трансформации, ни цели национального существования; за исключением гарантированной возможности вернуться к прошлому, либо умереть фактически. Это темный путь консервации национального существования; путь, путешествие по которому во многих случаях рождает чувство национальной неполноценности вместе с гипертрофированной национальной гордостью, национальным снобизмом. Плюс к тому рождает - чувство национального превосходства и возможность наделения своей нации чертами (позитивными или негативными) якобы свойственными только ей и никому другому. Национализм и шовинизм – вот заключительные аккорды цивилизационной симфонии.

А стадиальность? Концепции стадиальности остались в мировом обиходе. В них, можно сказать, развивалась идея «равенства через неравенство», будущего расцвета через преодоление негатива прошлого и опоры на позитивные традиции прошлого и современности; делался акцент на динамизм, направленное и направляемое развитие субъектов исторической деятельности. Иными словами, акцент переносился на субъектность истории; субъективный, личностный фактор; на активность индивида, масштабных человеческих коллективов и человечества в целом. Характерна персонификация словоупотребления – «Я - нация», «Мы» и «Они», «Мы» и «Другие», «Свои» - «Чужие».

Названный акцент (на субъектность истории) раскрывал совершенно иные возможности для управления человеком и обществом, позволял наиболее гибко (вариативно) приспосабливаться к меняющимся ситуациям, воздействуя на человека, можно сказать, не на клеточном, а на генном уровне, в разной степени планируя будущее в настоящем и прошлом, создавая им, по крайней мере, направленно используя исторические ситуации.

Стадиальные концепции и миросозерцание, ориентируясь на индивидов, индивидуальность, способны были использовать большее разнообразные возможностей, максимизируя в пределах земного пространства культуротворческий потенциал человека и человечества. Такой подход дает много большие степени свободы, чем подход цивилизационный, направляется на полное удовлетворение «постоянно растущая потребность трудящихся». Стадиальный подход способствует внедрению идей и принципов предполагающих безграничность ресурсов человека, усиление, ускорение темпов развития земной цивилизации. Идея исчерпаемости глубоко чужда стадиальному мышлению.

Много ли плюсов у подобного подхода? Очень. Но немало и минусов. Скажем, тем, что мы назвали «равенством через неравенство» нередко закреплялось положение, когда какая-либо одна страна или группа стран навязывали свое лидерство другим. Широко распространились колониализм, империализм, космополитизм (безнациональность) как образ мысли и образ жизни. Ориентация же на преодоление прошлого в настоящем, отбора необходимых для настоящего элементов прошлого для использования их в настоящем и для продвижения к будущему нередко, как говорилось, оборачивалась тем, что креативностью настоящего оправдывалось уничижительное отношение к прошлому, что вело к произвольному отбору в прошлом явлений и процессов якобы необходимых для развития и прогресса. Возникало так же побуждение исправить, изменить, улучшить (или ухудшить) прошлое. И это, разумеется, делало его в огромной степени «непредсказуемым», «политикой опрокинутой в прошлое», территорией досужих домыслов и волюнтаристских упражнений.

Акцент на динамизм, который был свойственен стадиальным доктринам нередко вел к перерастанию динамизма, подчиненного определенным законам, в динамизм, определяемый волюнтаристски, воспитывал веру в возможность «догнать и перегнать в кратчайшие сроки», «выполнить и перевыполнить пятилетку в четыре (три!?) года», пропагандировал возможность «ускорения» общественного развития или, наоборот, порождал непонимание того, что пропасть невозможно перепрыгнуть в два прыжка.

Эксперименты с национальным временем оказывались драматичными для культурного наследия и процесса культуронаследования, приводя либо к его неоправданной консервации, либо к произвольным превращениям чудного лица прошлого, из которого так и сяк выдергивался нужный материал. Возникала возможность навязывать наследию умышленное ускоренное возникновение или напротив замедление определенных процессов – развития капитализма, построения коммунизма, формирования нового (совершенного) человека и т.п. Личностный фактор из фактора динамизирующего развития общества, фактора креативного и бесконечного по своим возможностям превращался , нередко, в свою противоположность, отрывая личность от реальных возможностей социального организма, вел к «культу личности», креативные возможности которой неоправданно преувеличивались и фактически обожествлялись. Прямым следствием этого было массовое принижение уникальности каждого члена общества, было и сознательное оскопление личности. Во многих случаях к этому вело и попустительство самих членов социума названным тенденциям. Тогда народ превращался в «массу», массы в толпу, провоцировалось рождение охлократии.

Международные культурные отношения, подчиненные принципам универсализации, очень часто воспринимались как оправдание ускоренного изживания цивилизационных различий, нередко насильственного; вели к трактовке устойчивого исторического своеобразия лишь как внешней формы общественного развития, «скорлупы», которую можно снять решительным революционным натиском. Будущее рисовалось не как единое, универсальное сообщество людей, а как стандартизированный, унифицированный «человейник», по слову одного из известных социальных теоретиков XX века.

Образ любой страны в системе «стадиальной лестницы прогресса» воспринимался либо как образец для подражания (бывало что и бездумного), либо как искаженный традиционализмом , плавно переходящий в тупость, варварство и дикость; как заскорузлое, тупое, неповоротливое царство воров и грабителей. Все эти представления прочно укоренялись в массовом сознании, провоцируя взаимное отчуждение и рождая поговорки вроде «что немцу здорово, то русскому - смерть», «поскреби русского, найдешь татарина»; уничижительные прозвища – кацапы, хохлы, жиды, япошки, фрицы, америкашки, азики и т.п. Аналоги подобной стадиальной дребедени есть и в других языках.

С начала XX века спорадических, а затем по мере усиления собственно стадиальных и собственно цивилизационных доктрин, более настойчиво и регулярно стали появляться и укореняться так сказать «третьи доктрины», доктрины «третьего пути». Их можно было бы назвать конвергентными доктринами или доктринами «синтеза».

В наши дни проявляется особый интерес к проблематике «синтеза»; к поискам «синтеза» разнонаправленных начал в духовной и материальной жизни общества. Этот поиски можно было заметить еще в начале XX века, когда трещины поползли по колониальным и неколониальным империям, стало шириться национально- освободительное движение в колониях и полуколониях, разрушаться организмы стран «второй волны капитализма» и, что очень существенно, в жизни процветающих, наиболее развитых стран возникли признаки странной болезни – раздвоения единого. Раздвоения личности. Раздвоения общества. Многообразие явно теснило единство мира.

Поучительно было наблюдать даже уже и в конце XX века, какую волну ретроспективных обобщений, включавших одухотворение календарных дат, физического (астрономического) времени, поистине языческую мистику миллениумов породил уход второго и наступление третьего тысячелетия. Президиум Российской академии наук обсуждал позитивы и негативы XX века хотя и оставались люди, которым это казалось столь же продуктивным, как дискутировать природу и сущность среды или пятницы любой недели или мистику перехода от марта к апрелю. Именно в ряду похожих ретроспекций как раз и актуализировались идеи, принципы, доктрины и концепции «синтеза».

Однако подлинная причина этой актуализации была в том, что юбилейные условия дали еще один повод проверить на всхожесть весь посевной материал мировой истории. Проверить и осознать тот печальный факт, что ни один из масштабных социальных, экономических , политических и духовных проектов, на которые уповало человечество за все время своего существования, не подтвердились на практике именно в том виде, как они были заявлены их создателями.

Возникло, поэтому, ощущение, что распалась связь времен, что сжалась, истончилась историческая «материя», сотканная из идеалов, проектов, планов, перспектив; исчезло будущее. Осознание этого стало столь же трагичным для человечества, как и осознание возможности «ядерной зимы». Возник мировой феномен варваризации жизни и вместе с тем неоидеализации прошлого, «культ момента», искажающий настоящее.(Поэт говорил: «Лови момент индиферент!»). Как на заре человеческой истории и во времена грозных исторических катаклизмов жизнь лишалась предсказуемости, а значит и защищенности, надежности, устойчивости.

И человечество с новым рвением стало искать выход. Наиболее доступными казались и кажутся три решения – сохранять преданность одному из прежних проектов; раздробить время и пространство, выживать, цепляясь за осколки, существовать «здесь и сейчас»; и, наконец, пытаться, пусть механически, соединить, суммировать разнонаправленные свойства всего и вся. Это и была доктрина «синтеза».

Наиболее широко она распространилась в обществах, где историческая реальность создавала для этого питательную почву переходности, т.е. естественного сосуществования многообразий. К числу таких обществ относились в XX и XXI в.в. колониальный и полуколониальный Восток, существовавший в контексте биполярного мира. Восточный опыт, включая опыт духовных исканий, запечатлелся в восточных концепциях «синтеза». К этим идеям не остался равнодушен и Запад. С начала XX века и на всем его протяжении подобные доктрины были актуальны и для России. Особенно актуальны они стали для России в ее «текущей истории».

Одна из очевидных тенденций современности – нарастание тенденций глобализации и постиндустриализации. Появляющиеся технико-технологические, институциональные, организационно-управленческие структуры создают возможность достижения человеком новых степеней свободы, дают большую вариативность выбора, больший динамизм и пространственную распространенность всех форм и видов жизнедеятельности. В целом нарастает субъектность современного общественного развития, что, несомненно содействует приращению культуротворческого потенциала человечества и каждого человека, ведет к созданию максимально многообразного планетарного мира.

Однако многообразие мира выявляется, реализуется и закрепляется через многообразие форм социальной деятельности человека, группирующегося в более или менее обширные, привязанные к определенным пространствам сообщества, которые обеспечивают человеку стабильность и предсказуемость социальной активности индивидов. Таковы цивилизационные сообщества.

Разнообразие природных и исторических условий, неравномерность и разнотемповость изменений, сложная внутренняя структурированность историко-культурных общностей порождает различный социокультурный потенциал как самых историко-культурных общностей, так и принадлежащих к ним индивидов. Поэтому проблема самореализации личности в современную эпоху состоит в том, что личность может самореализоваться не непосредственно на планетарных просторах, а лишь в системах историко- культурных сообществ, приходящих во все более тесное взаимодействие. Иными словами, в современном мире, как и прежде, глобальные тенденции выявляются преимущественно через реализацию культуротворческого потенциала историко-культурных общностей и связывающие их процессы и структуры.

Столкновение этих процессов порождает такие противоречия и такие трудности бытия и сознания, которые проявляются во всех социальных структурах, на всех уровнях социальной стратификации, во всех динамических характеристиках социума, во всех мыслимых сценариях развития.

Можно считать, что к настоящему моменту выявлены два генеральных противоречия, два параллельно развивающихся процесса. Это борьба за лидерство одной или нескольких (страновых, религиозных и т.п.) цивилизационных общностей в глобализационном процессе, феномен фактического поглощения одной цивилизацией всех других. И это – борьба за сохранение цивилизационной суверенности и цивилизационной неизменности всеми участниками мирового концерта; фактически, борьба за сохранение автаркии, замкнутости, непроницаемости существующих цивилизационных общностей.

Выявляющаяся неприемлемость, неэффективность двух названных вариантов развития и порождает в рамках различных социокультурных общностей – от малых социальных групп до масштабных страновых, этнических, территориальных, религиозных цивилизационных образований – возникновение моделей культурного синтеза как суммативных, бикультурных, и мультикультурных моделей, выстроенных по формуле «единства многообразия» (Индия), «единство индивидуальностей» (Европейский союз), так и более органичных, как например, незафиксированная юридически, но осознаваемая мировоззренчески, российская формула «синтеза на основе самобытности».

В современном мире идет конкурс планетарных моделей, их апробация по критериям максимальных возможностей для самореализации личности и того потенциала, которым располагают для этого существующие историко-культурные общности. Обстановка соревновательности, невыявленности и не явности ни одной историко-культурной модели создает огромную напряженность в отношениях между людьми в пределах социокультурных общностей и между самими общностями; напряженность, чреватую возникновением калейдоскопичности меняющихся образов, нередко фобий, иллюзий, утопий; неверных оценок прошлого, нынешнего и грядущего; ложных взглядов на структуры и формы социокультурных систем; методов социального действия, особенно насилия и ненасилия и т.п.

Широко распространяются религиозные и светские настроения и концепции алармистского и финалистского характера - от пророчеств о близком конце света до суждений о конце истории, кризисе цивилизации, «цивилизационном сломе», цивилизационных войнах, неизбежном нарастании природных, демографических, медико-биологических катаклизмов.

Определения «кризис» и «хаос» становятся чуть ли не наиболее употребительными в научной, художественной и обыденной речи. Предполагаемые альтернативы (стабилизации, устойчивого развития, разумного потребления, создания ноосферы, космизма и т.п.) подвергается критике и не вызывает должного доверия. Тем не менее представляется очевидным, что глобалистскую альтернативу неизбежно придется искать, используя все наличные ресурсы человечества. Именно в связи с этим предельно актуализируются проблемы поисков «синтеза»; различных типов «синтеза», обусловленных сложной (и во многом случайной, ситуационной!) комбинаторикой динамических и структурно-системных проявлений исторического процесса. «Синтез» - это дитя переходности – все более подчиняет своим не детским шалостям жизнь всей планеты и живущих на ней человеческих существ.

Если считать, что мир меняется, а он меняется, и если считать, что его прогресс законосообразен, а это так и есть, то, рассуждая дальше, важно не попасть в ловушку избыточного прогрессивизма и не менее избыточного традиционализма. К стадиальности, в особенности в ее советском варианте, накопилось много претензий. Их можно понять. И тем не менее, идея стадиальности, подчеркнем это еще это, отнюдь не утратила эвристической ценности. Будучи избавлена от официально-догматических наслоений, восприняв идеи и наработки цивилизационного и иных подходов, принципы стадиальности еще хорошо послужат социальной науке. Конечно, замена многоцветности истории вульгаризованным экономическим монизмом; абсолютизация обуженной классовой схемы вместо рассмотрения реальной социальной стратификации; подчинение мировой динамики застывшей формационной рецептуре («пятичленка»); попытка отвернуться от теоретически и практически нерешенных вопросов соотношения формы, содержания и сущности социальных процессов, от действительных причин возникновения нового и механизмов его структурирования, от детерминации превращения нового в старое; наконец, психологически объяснимая, но коварная из-за непредсказуемости последствий, установка на экономическое, социальное и идейно-духовное поспешательство; установка, согласно которой цель при первых признаках ее реализации объявляется устойчивой социальной реальностью – все это, включая борьбу не только с варварством, но и с цивилизованностью варварскими средствами, отвратило от формационной доктрины очень многих ее горячих сторонников и даже породило в их душах обиду на сами принципы стадиальности, социальности, вообще на исторический процесс.

И напрасно. Обижаться, согласно известной теореме, надо было на себя, а не на зеркало. Стадиальная теория и принципы социально-структурного анализа сохраняют свою ценность. Оживление социальной мистики и социологического шаманизма вполне понятное в условиях всемирного духовного хаоса и переструктурирования всемирного социума, вновь актуализируют и названную теорию и названные принципы.

В конце концов, либо мы признаем, что в основе жизни человечества лежат не просто изменения, модификации, вариации, а развитие и прогресс, кто бы и сколько бы (пусть в самых благих целях!) ни выступал против него. Либо мы ставим во главу угла вечность и неизменность многообразных форм, структур и состояний. Хотелось бы думать, человечество идет именно по пути прогресса, создавая на этом пути огромное многообразие переменчивых форм его (прогресса) укоренения и стабилизации.

© Вафа А.Х., 2018.

Статья поступила в редакцию 20.07.2018.

Вафа Анис Эс-Хабибич,
профессор, кандидат исторических наук,
главный научный сотрудник Центра теории наследования культуры
Российского научно-исследовательского института культурного
и природного наследия (Москва),
e-mail: v1936@rambler.ru

Опубликовано: Журнал Института Наследия, 2018/3(14)

Постоянный адрес статьи: http://nasledie-journal.ru/ru/journals/240.html

Наверх

Новости

Наши партнеры