2025/4(43)

Содержание

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Васильев Г.Е.

Ценностная матрица отечественной культуры как основа формирования системы объектов культурного наследия

ИСТОРИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ

Ельчанинов А.И.

Памяти контр-адмирала
Виктора Ананьевича Дыгало,
участника Великой Отечественной войны и Парада Победы 1945 года

Козлов В.Ф.

Член Московского археологического общества, москвовед М.И.Александровский (1865–1943) – биография и научное наследие (по материалам из фондов Государственного Исторического музея и Российской государственной библиотеки)

Кузеванов В.С.

Образ Великой Победы в пространственно-символической структуре городов Западной Сибири

Пряхин Ю.В.

Воинская дисциплина в системе воинского воспитания военнослужащих русской армии
в 1855-1914 гг.

Романова Д.Я.

Фамильное служение как вклад
в историко-культурное наследие России

МОРСКОЕ КУЛЬТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ

Кузнецов Н.А.

Программа Морской арктической комплексной экспедиции Института Наследия «Память Российской Арктики»: концепция, реализация, перспективы

Филин П.А.

Поиски судна Виллема Баренца. Итоги экспедиций Русского географического общества
и Минобороны России по обследованию Северного острова архипелага Новая Земля
в 2024 и 2025 гг.

НЕМАТЕРИАЛЬНОЕ КУЛЬТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ

Хагба А.А.

Симфоническое творчество в Абхазии: социокультурный аспект

ОТЕЧЕСТВЕННОЕ НАСЛЕДИЕ ЗА РУБЕЖОМ

Вадатурский Д.А.

Архитектура православных храмов Аляски

ОСВОЕНИЕ НАСЛЕДИЯ

Окороков А.В.

Историко-навигационный эксперимент: теория, методика, практика

Селезнев А.Г.,
Селезнева И.А.

Намогильные орнаментированные столбы тоболо-иртышских татар: интерпретация культурного наследия

Смирнова А.Г.

Проблемы изучения и сохранения отечественных древностей
в последней четверти XIX в.
в письмах членов Московского археологического общества
в фондах Государственного Исторического музея

МУЗЕЙНОЕ ДЕЛО

Данг Тхи Ким Чи

Культурное сотрудничество Вьетнама и России в сфере музейного дела во Вьетнаме
(1991 – 2025 гг.)

Опубликован 26.11.2025 г.

Архив

DOI 10.34685/HI.2025.79.99.006

Селезнев А.Г.
Селезнева И.А.

Намогильные орнаментированные столбы
тоболо-иртышских татар:
интерпретация культурного наследия

Аннотация. В статье рассматриваются проблемы историко-культурных связей и семантики резных деревянных орнаментированных намогильных столбов тоболо-иртышских татар. Эти сооружения распространены в бассейне реки Иртыш на севере Омской и на юге Тюменской областей. В работе обсуждается семантика декора наверший намогильных столбов. Острые вершины символизировали копье (стрелу) и устанавливались на мужских захоронениях. Уплощенные, с заострёнными выступами навершия назывались гребень, гребёнка и ассоциировались с женскими погребениями. Сравнительные этнографические и археологические материалы свидетельствуют о широком распространении аналогичных представлений о гендерной дифференциации в различных традициях. Остроголовость – характерная черта мужских персонажей в ритуальной скульптуре народов уральской языковой семьи. Знаки копья, представленные на погребениях различных групп сибирских татар, имеют параллели в устройстве тугов – столбов или шестов, маркирующих места расположения мусульманских святилищ-мазаров в Средней Азии. Данная традиция связана с обычаем установки копья на мужских могилах, получившим распространение у тюркоязычных народов Средней Азии и Казахстана. Символика гребней повсеместно связана с женской и эротической стихией. Соответствующие этнографические и археологические материалы приведены в работе. Особый интерес представляют аналогии с изображениями гребней на резных каменных надгробных стелах женских погребений Северного Кавказа. При этом, на мужских надгробиях набор изображаемых предметов включал в себя холодное оружие колющего типа. В заключение обосновывается вывод, что орнаментированные намогильные столбы – важный фактор локальной идентичности и объект культурного наследия.

Ключевые слова: намогильные орнаментированные столбы, тоболо-иртышские татары, семантика, мужские и женские образы, Западная Сибирь.

В 2014 г. сотрудник Российского НИИ культурного и природного наследия имени Д.С. Лихачёва, заместитель руководителя Центра «Морская арктическая комплексная экспедиция и морское наследие России» (МАКЭ) И.Б.Барышев опубликовал в «Культурологическом журнале» статью, посвящённую интерпретации и семантике ритуальной скульптуры о-ва Вайгач [4]. Эмпирическую базу работы составили собиравшиеся в течение четверти века материалы МАКЭ [3]. Для выявления семантики исследуемых объектов автор привлек несколько неожиданные, на первый взгляд, сравнительные данные – материалы полевого изучения намогильных сооружений тоболо-иртышской группы сибирских татар, полученные исследователями из Омска [28; 30; 31, с. 39–44, 64–67, рис. 10–16]. Учитывая, что речь идет о весьма отдаленных в территориально-культурном плане аналогиях, обращение к сравнительным данным тоболо-иртышских татар представляется весьма интересным.

Первая научная публикация, посвященная намогильным орнаментированным столбам тоболо-иртышских татар, увидела свет 45 лет назад [7]. Статья была основана на полевых материалах, собранных у курдакско-саргатских татар (подгруппа тоболо-иртышских татар) в деревнях Усть-Ишимского района Омской обл.Так в научный оборот была введена информация об одном из самых эффектных и ярких элементов погребальной обрядности, да и в целом, традиционной культуры сибирских татар*. В последующие два десятилетия намогильные столбы тоболо-иртышских татар неоднократно становились предметом изучения И.В.Белича, Л.Т.Шаргородского, В.Б.Богомолова и других исследователей. На рубеже веков в течение ряда полевых сезонов исследование данного культурного феномена выполнялось сотрудниками этнографической экспедиции Омского филиала Объединенного института истории, филологии и философии Сибирского отделения РАН (ныне – Омская лаборатория ИАЭТ СО РАН). В работе принимали участие А.Г.Селезнев, В.В.Мерзликин, И.А.Селезнева, студенты этнографических практик и экспедиций Омского государственного университета им. Ф.М.Достоевского.

Ареал распространения кладбищ со столбами занимает не только северные районы Омской обл., но простирается далее вниз по течению Иртыша в южные районы Тюменской обл. – Вагайский, Тобольский и др. Здесь расселяются курдакско-саргатская и тобольская подгруппы тоболо-иртышских татар. Погребальные комплексы именно этой части ареала стали предметом нашего этнографического обследования. Актуальные вопросы функционирования данного вида памятников, различные направления их историко-культурных связей, содержание и семантика орнаментального оформления рассмотрены в специальной статье [29]. Настоящая публикация является продолжением этой работы.

На обследованных кладбищах были зафиксированы резные деревянные орнаментированные намогильные столбы (баган) (рис. 1). Последние в рамках одного погребения сочетались с другими намогильными сооружениями: прямоугольными или овальными в плане земляными насыпями, срубами с наклонными и прямыми стенками (киртма, суккы, уй, ауле), деревянными или металлическими оградами, модерными элементами культуры, характерными для эпохи глобализации (фотография умершего, стандартный каменный памятник). Порой модернизация принимала весьма экстравагантные формы. Столб на кладбище в с. Тугуз (тат. Туғыз) Вагайского р-на Тюменской обл., фотографию которого нам любезно предоставила М.Н. Тихомирова, является металлическим и собран из деталей подвески автомобиля. При этом данная конструкция и по пропорциям, и по форме создана по канонам деревянного столба: имеет вытянутый, сужающийся кверху абрис, и заострённую вершину (рис. 2). В любом случае, наряду с могильными оградами, именно столбы являлись основными погребальными сооружениями, выполнявшими функцию увековечения памяти о захороненных на местном кладбище людях.

Уже в первой публикации ее авторы В.Б.Богомолов и Н.А.Томилов [7, с. 159] кратко отметили очень важную особенность намогильных столбов тоболо-иртышских татар, а именно то, что форма наверший различалась в зависимости от пола захороненного человека. Наши полевые материалы подтвердили и дополнили эту информацию. Например, при обследовании кладбища у д. Юрты-Супринские Вагайского района, Тюменской области выяснилось, что, по традиции, навершия столбов выполнены в двух формах: 1) островерхие, в виде четырехгранной пирамиды с вершиной, направленной вверх и несколько закругленными гранями, а также конусообразные (рис. 3); 2) уплощенные, лопатообразные, иногда завершающиеся в верхней части заостренными выступами, образующими подобие короны (рис. 4).

При опросе информантов удалось выявить семантику этих изображений. Первый вид наверший символизировал копье сунгы (пратюркск. *süηüg ‘копье’, ‘пика’, любое колющее оружие [37, с. 569]) или стрелу ок (пратюркск. *oq ‘стрела’ [37, с. 577]). Столбы с такими вершинами устанавливались на мужских погребениях. Второй вид носил наименование тарак ‘гребень, гребенка’ (общетюркск. tara- ‘расчесывать’ (волосы), ‘взбивать’ (шерсть), ‘сгребать’ (сено граблями) и т.п. [37, с. 466]) и являлся атрибутом женских могил. Аналогичная информация была получена и в других населенных пунктах тоболо-иртышских татар.

Различия в оформлении верней части вертикально устроенных намогильных сооружений в зависимости от пола захороненных характерны для самых разных культур, в том числе настолько отдаленных, что фактор взаимовлияния и заимствований практически исключен. Например, айны Хоккайдо устанавливали намогильные столбы (райкур ни — «дерево умершего человека», кува — «дорожный посох» или ирура-камуй — «сопровождающий дух») двух форм. Мужские знаки (айнск. айну-кува, оккаё-кува) представляли собой прямой столб в виде копья, а также с развилкой или сучком в верхней трети. Образ копья отражал роль этого орудия в повседневной жизнедеятельности мужчины. Интересно, что порой, наряду с намогильными столбами, на мужских погребениях устанавливались не символические, а вполне реальные копья. Женские столбы имели Т-образную форму или снабжались навершием в форме полушария со сквозным отверстием. Последние символизировали швейную иглу [35, с. 448–453]. Свойство вертикально установленных намогильных сооружений маркировать пол захороненных отмечается в Сибири, Поволжье, на Северном Кавказе [29, с. 995; 21, с. 48]

В более широком культурно-историческом контексте важно отметить, что в качестве семантического индикатора пола выступали не только намогильные сооружения, но и культовые антропоморфные скульптурные изображения в целом. Это особенно свойственно для признака остроголовости изображаемых персонажей, широко представленного на культовой скульптуре как в этнографических, так и археологических материалах.

Остроголовость – характерная черта ритуальной скульптуры народов уральской языковой семьи. Этой особенностью обладают изображения хантыйских и мансийских пугос (пубых, пупи), юнхов, иляней(юх-иляней, иу-еляней); селькупских лозей; ненецких сядаев и т.д. Скульптурные образы лесных духов-великанов менквов,представленные на мансийских святилищах, различаются по форме головы. Для мужских деревянных изваяний характерна остроголовость, для женских – округлость [5, с. 54–56, 204]. В ненецкой традиции остроголовые сядаи последовательно связываются с мужским началом, в то время как женские домашние духи круглоголовы. Вырезанная скульптура сядая укреплялась на нарте мужчины и подсказывала правильные действия. Остроголовость скульптур связана с устремлением вверх, полетом, идеей пробивания небесной тверди. Острое маркирует сферу мужского – это и остроконечные чумы богов на святилищах, и «знаки власти» в тундре с заостренным верхом, и хорей (тюр), вертикально установленный на могиле мужчины [9, c. 223, 225–227, 230]. Остроголовость образа мансийского Мис-хума и других персонажей пантеона, связывается с оружием – шлемами сфероконической формы, боевыми полумасками, налобными бляхами – и оценивается как символическое отражение принадлежности к военно-богатырской прослойке.

В то же время, надо отметить, что «остроголовая» мужская символика не всегда и не повсеместно была универсальной. Так, на листе 22 знаменитого труда «Sibiria perlustrata» выдающегося российского путешественника и ученого Даниэля Готлиба Мессершмидта (1685–1735) приведены изображения бытовавших в начале XVIII в. у барабинских татар-шаманистов образов родовых или семейных охранителей. Одна из представленных фигур вероятно мужская, а две другие – явно женские с отчётливо выраженным признаком пола. При этом одна женская фигура круглоголовая, а вторая, как и мужская – остроголовая [52, л. 22; 53, p. 334, tab. VI; 50, p. 91, 152 – 153; 13, с. 140–146, и др.]. Отчетливо остроголовыми представлялись некоторые шаманские культовые женские персонажи на Алтае. К примеру, этой особенностью обладали небольшие скульптурные изображения дочерей Ульгеня Кыjандар, а также горных дев, оказывающих покровительство шаману и сообщающих ему особую, сверхъестественную силу jälбi [1, с. 138–139, рис. 116, 117; 13, с. 64, 73–74, рис. 71, 78, 79; 25, с. 77].

Обращаясь к археологическим материалам, обратим внимание на форму женских изображений на знаменитых гальках из поселения Торгажак карасукской культуры хакасско-минусинских котловин. Большая часть галек с такими изображениями имеет треугольную (или подтреугольную) форму. На лицевой стороне камней выгравированы образы женщин в костюме. При этом вершина треугольника обращена вверх и именно здесь в реалистичной или схематичной манере изображены голова и лицо женщины. Нижняя, расширяющаяся часть изваяния содержит изображения деталей одежды и, в случае наличия, дополнительных аксессуаров [26, рис. 11, 12, 14-А]. Кроме Южной Сибири, женские скульптурные изображения с заострёнными головами представлены в пластике Фенноскандии, Прибалтики, Прикамья [17, с. 183].

Вообще для эпохи бронзы Южной Сибири (окуневская, крохалевская и др. культуры) характерна устойчивая традиция создания остроголовых изображений. И.В. Ковтун [15] выделяет колпакообразные остроконечные и т.н. «параболообразные» формы головных уборов (?) персонажей, запечатленных в искусстве этого периода. Автор обзора в качестве аналогий приводит образы божеств ведийского пантеона, а также остроголовые скульптурные изображения, присущие обско-угорской мифологии.

На территории Западной Сибири остроголовые культовые изображения встречаются в чрезвычайно широком хронологическом диапазоне – от энеолита до средневековья. При этом, начиная, как минимум, с рубежа эр, остроголовость в таежной зоне региона стала ассоциироваться с мужским началом [43, с. 240–241]. Впрочем, остроголовые изображения получили широкое распространение в лесной зоне по всей Сибири. По справедливому замечанию специалистов, эти образы отражают манеру изготовления деревянных культовых скульптурных изваяний в виде отесанных остроконечных кольев [10, с. 80–81].

Весьма любопытная иконографическая аналогия двум видам наверший столбов сибирских татар имеет место на стоянке Большие Симичи на реке Бурее, датируемой серединой IV в. н.э. Здесь в жилище № 2 обнаружен комплекс деревянных онгонов в форме плоских деревянных фигурок, образующих контур человеческого тела. Верхняя часть их голов выполнена в двух вариантах: одни заканчивались зубчатыми вырезами, другие – острием ромбической формы. Автор публикации С.П.Нестеров [22, с. 43, 44, рис. 11, прилож. рис. 16, 17] указывал на аналогии в материалах по алтайской этнографии. Правда, алтайские изображения, на которые ссылается исследователь, являются остроголовыми (мы о них уже упоминали выше). Какие-либо аналогии второму виду вершин – с зубчатыми вырезами – здесь отсутствуют.

Особо следует остановиться на образах копья, присутствующих в погребальных ритуалах, и практически всегда связанных с мужскими захоронениями. Прежде всего необходимо подчеркнуть, что намогильные и околомогильные знаки, изображающие копье, представлены на кладбищах различных групп сибирских татар. В XIX в. М.С.Знаменский [12, с. 6] упомянул о длинном деревянном копье «над прахом батыра (батыря, в огласовке М.С.Знаменского)» на Ханском кладбище у юрт Саусканских. По этнографическим данным, знаки, изображающие копье (суңы), устанавливались на погребальных комплексах заболотных татар, прежде всего на захоронениях знаменитых охотников на медведей [6, с. 18]. В то же время, есть сведения, что на таких могилах ставили столбы (пағана). По представлениям местных жителей, столб служил опознавательным и защитным знаком, оберегавшим могилу от медведя. Считалось, что без этого знака грозный лесной зверь может ее разрушить [2, с. 144–145]. Есть основания предполагать, что образы копья и столба взаимно замещались, выполняя символически сходные функции.

Присутствие знаков копья (представленных в натуральном виде или символически – в форме заостренного навершия намогильного столба) на кладбищах различных групп сибирских татар (курдакско-саргатских, тобольских, заболотных-ясколбинских) определяет вектор еще одного направления возможных культурно-исторических параллелей орнаментированным намогильным столбам тоболо-иртышских татар. Речь идет о знаменитых среднеазиатских тугах – вертикально расположенных деревянных шестах, установленных чаще всего в непосредственной близости от местных мусульманских святилищ мазаров и выполняющих функцию указателя места расположения почитаемого места. В обширной статье Н.С. Терлецкого [38] сосредоточена основная информация, касающаяся этого культурного феномена. Слово *tuγ ‘знамя, флаг, бунчук’ восходит к средневековым тюркским языкам, и, вероятно, является древним заимствованием из китайского [37, с. 566]. Таким образом, и семантика термина, и функционал самого предмета свидетельствуют, что он изначально символизировал боевой штандарт и знамя, обозначающие место сбора и ориентир на поле битвы.

Туги – важный, хотя и не обязательный атрибут локального сакрального комплекса. Во время путешествия по Средней Азии в марте 2025 г. нам удалось осмотреть несколько таких объектов, расположенных на известных и популярных святых местах. Бросается в глаза, что туги характеризуются разнообразными по форме навершиями. Так, вершина туга, установленного рядом со знаменитой гробницей дахмой Бахауддина Накшбанда под Бухарой, увенчана образом плода граната. Последний повсеместно символизирует богатство и изобилие. Представляет интерес изображение чашелистиков плода, олицетворяющее корону. Центральный лепесток выполнен в виде вертикально расположенной заостренной фигуры, напоминающей по форме наконечник копья(рис. 5, 1). Вершина туга, установленного на мазаре Чашма-Аюб в Бухаре, имеет форму открытой ладони (пятирицы) (рис. 5, 2). Этот мотив был распространён весьма широко, и подобные изображения часто украшали вершины тугов в различных регионах Средней Азии. Относительно недавно (приблизительно в 2012 г.) был установлен туг на знаменитом погребении Ходжа Данийара в Самарканде. Как свидетельствуют архивные материалы, в XIX в. на этом памятнике было несколько (четыре, возможно, даже больше) тугов, но они до настоящего времени не сохранились [39, с. 268, 271, 273–274]. У нынешнего туга верхняя часть увенчана конусовидным навершием, которое также весьма напоминает острие копья (рис. 5, 3).

В состав почитаемых мазаров туги могли проникнуть как наследие погребальной обрядности, связанной с поклонением родовым предкам и вождям, а сама традиция их установки восходит к древним обычаями отмечать какими-либо знаками места захоронений родственников или соплеменников [34, с. 273–275]. Именно таким маркером на могилах, замещающим значки-знамена (туу), у киргизов в районе Оша могло выступать копье (найза) покойного, под наконечником которого привязывался хвост яка и кусок материи (платок) разного цвета. После поминок-аша копье ломали и сжигали в очаге, где варилось мясо для поминальной трапезы. В других регионах Киргизии шест с платком имел иное название, например, казкак, но также со значением «копье». Такие шесты-копья устанавливали только в случае смерти мужчины.

Аналогично у казахов, как только умирал мужчина, в юрте в вертикальном положении устанавливалось его копье (найза). Цвет платка на наконечнике указывал на возраст покойного. Через год, при соблюдении довольно сложного обряда, копье переламывали, а обломки устанавливали на могиле умершего. Разновидностью копья мог быть шест, кол, просто палка. Такие шест или кол носили наименование бақан. Сходные шесты с белым флагом и другие заменители копья устанавливались на Северном Кавказе на ингушских и осетинских захоронениях. В исторической ретроспективе аналогичные погребальные обряды получили распространение у средневековых уйгуров и монголов [44, с. 133–134; 48, с. 250; 40, с. 108–110; 20, с. 97; 21, с. 49; 47, с. 38; 36, и др.].

Интересно, что аналогичные обряды были распространены не только в мусульманской, но и в шаманистской среде. Так, Д.Г. Месершмидт [19, с. 47–48], проезжая со спутниками через Барабинскую лесостепь в марте 1721 г., в одном из селений барабинцев-шаманистов волости Тунус сделал в своем дневнике следующую запись:

«На одной из крыш мы приметили небольшое полотно, спросили, зачем оно, и попросили его спустить. Это был белый холст, привязанный к копью, но под ним на этом же копье висел круглый, свёрнутый кусок берёзовой коры, а в ней толстый холст с пол-локтя, один лоскут из цветной бумажной материи и ещё два или три прочих лоскутка. Наш хозяин сообщил, что в том доме умер хозяин и вчера его похоронили, а это завещано или пожертвовано шайтану; шайтан тот живёт в трёх днях пути отсюда в построенном для него доме».

Рассматриваемые явления, помимо терминологии, очевидно, имеют общее семантическое поле с «копейными» навершиями столбов на погребениях сибирских татар. Его суть состоит в принадлежности этих феноменов к сфере воинского и мужского.

В целом копье, стрела, вообще все острое в разных культурах действительно последовательно сопрягаются с мужским началом. Собственно, на это обстоятельство обратил внимание И.Б. Барышев, анализируя культовую скульптуру на средневековых и ненецких святилищах ХVII–ХХ вв. о-ва Вайгач. Важная морфологическая особенность местных скульптурных изображений – их остроголовость. Опираясь на наши данные, относящиеся к намогильным столбам тоболо-иртышских татар и сравнительные материалы у групп уральской языковой семьи, автор выявляет семантику этих сакральных образов. Специально отмечается мужская и воинская символика остроголовых изваяний [3, с. 184–187; 2014].

* * *

Общепризнанно, что символика гребня практически всегда ассоциируется с женской и эротической стихией [31, с. 43–44; 41, 2011]. С образом гребня в разных культурных традициях связаны женские мифологические персонажи: русалки, «лешачихи», ирландские феи-вестницы смерти банши, Баба Яга, пермяцкая шишига, хозяйка-мать воды су анасы казанских татар, лесная хозяйка пицин, пичен, или урман иясе разных групп сибирских татар, су иясе (водяная хозяйка) тобольских татар, богиня-мать Умай (Май-ана) алтайской мифологии, золотоволосая девушка Алтаншаш и демоническая женщина Албасты казахского фольклора, Кюегам-шаманка якутских сказаний, обладавшая восьмисаженными ало-шелковыми волосами, намотанными на кол, и т.п. [16, с. 217–218; 18, с. 140–143; 27, с. 85–86; 31, с. 43–44; 33, с. 111–140; 42, с. 127–130, и др.].

По этнографическим материалам, гребень использовался в родильных обрядах, входил в состав брачного дара невесты, а ритуал ее расчесывания являлся важнейшим этапом свадебной церемонии. При этом, у аганских хантов, например, гребень в приданое не давали, «иначе девка из семьи с собой все вычешет и сгребет».

Особое место образы гребня и их символика занимали в погребальной обрядности. Гребень, которым расчесывали покойника, отпускали в реку, чтобы поскорее уплыла смерть, либо клали вместе с остриженными волосами в гроб. У хантов и лесных ненцев бытовали представления, что гребни в могилу класть нельзя, в противном случае, «в семье никого не останется, т.к. покойник зачешет родственников в могилу вместе с собой». В то же время, по другим сведениям, у лесных ненцев покойный «должен забрать свой гребень в могилу» [23, с. 300].

Если гребни клали в могилу, в большинстве случаев, это были женские захоронения (что, конечно, не исключает использования этих предметов и в мужских погребениях). В фольклоре и этнографии удмуртов гребни являлись сакральными женскими предметами. Обряды перехода – роды, свадьба, похороны, а также ритуалы, связанные с чрезвычайными ситуациями, например, эпидемиями – включали в себя распускание и расчесывание женских волос [49, c. 176–178]. У закамских зырян в могилы помещали гребни, которые, наряду с иголками и нитками, напёрстками, веретеном, чашками и пр., составляли стандартный женский загробный набор [16, с. 211].

Археологические материалы также демонстрируют символическую связь гребней с женским началом. Приведем несколько примеров. В могильниках Удмуртии (бассейн р. Чепцы) конца I тыс. н.э. гребни располагались преимущественно в женских или девичьих захоронениях в составе поясных или нагрудных украшений. В могилах девочек гребни служили знаком их предназначения быть женщиной и матерью. Декор (ромбики, заштрихованные треугольники) символизировал плодородие [49,
c. 174–176].

Значительное количество разнообразных по форме и декору гребней представлены в средневековых археологических памятниках Пермского Предуралья. Большая часть этих предметов была обнаружена в женских захоронениях. Более того, местные по происхождению фигурные односторонние гребни с зооморфными спинками получили широкое распространение на территориях северо-запада Восточной Европы и в Волго-Окском междуречье. Исходя из того, что гребни входили в сакральный набор невест, было высказано предположение о соответствии указанных территорий ареалу брачных связей женщин Прикамья. Только один вид гребней – с изображениями фигур сходящихся животных в полный рост – представлен и в девичьих, и в мужских погребениях. Причём в последнем случае, это были элитарные захоронения знатных дружинников. Аналогии обнаруживаются в культурах западнее ареала пермских древностей – в Северо-Западной Руси и Прибалтике [17, с. 159 –161].

В Юго-Западном Крыму в позднем средневековье и начале Нового времени существовал обычай сопровождать захоронения женщин и подростков гребнями, которые использовались ими при жизни. Получили распространение также кожаные футляры, подвешивавшиеся к поясу или к одной из петель платья с двумя отделениями для гребня и зеркала
[45, с. 302–303].

Заметная коллекция костяных и роговых гребней представлена в карасукских погребениях Минусинских котловин. В случаях, когда возможна идентификация, во всех могилах с гребнями захоронены женщины среднего возраста или девочки. Гребни помещались под черепом, на груди, под зеркалом, в мешочке. Наряду с привесками, биконическими перстнями, зеркалами, данная категория украшений составляла устойчивый и эталонный женский набор [24, с. 106–107, 110; 8, с. 1118].

И особый интерес в контексте рассматриваемой проблемы представляют изображения на резных каменных надгробных стелах на Северном Кавказе – в Дагестане, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии, Чечне, Ингушетии и Осетии. Здесь резные каменные надгробья обладали признаками антропоморфности и различались по гендеру. Например, на ногайских кладбищах по изображениям наборов бытовых предметов и украшений на намогильных каменных резных стелах можно было уверенно различить мужские и женские захоронения. На мужских изваяниях помещались изображения холодного и огнестрельного оружия – ружей, пистолетов, шашек, кинжалов, ножей; на женских – гребней, зеркал, ожерелий, ножниц, игл, швейных машин, других предметов домашнего обихода горянок
[11, с. 63; 46, с. 267–268; 14, с. 38–40, и др.]. Аналогичные изображения двусторонних гребней имеются также на намогильных камнях женских погребений XIX в. в Азербайджане [51, с. 16–17].

Орнаментированные намогильные столбы – один из наиболее ярких и сложных феноменов народной культуры сибирских татар, важнейший фактор локальной идентичности и культурного наследия. Он состоит не только из физического, видимого, осязаемого объекта, но включает в себя формирующуюся вокруг него систему знаний, верований, смыслов. Несомненно, изучение такого рода культурных явлений возможно на основе комплексного междисциплинарного подхода с применением широких кросс-культурных сопоставлений и методики структурно-семантического анализа.

_________________

* Здесь речь идет о первой научной публикации. В краеведческой и публицистической литературе намогильные столбы упоминались, разумеется, и раньше. Так, в XIX в. известный тобольский художник и историк М.С.Знаменский в очерке «Чувашский мыс» упомянул о «синеватом» столбе (в одном из вариантов публикации очерка еще более определенно – о «резном» столбе) на Ханском кладбище у юрт Саусканских на правом берегу Иртыша недалеко от Тобольска [12, с. 6; Ср.: 6, с. 18].

ЛИТЕРАТУРА

[1] Анохин, А. В. Материалы по шаманству у алтайцев, собранные во время путешествия по Алтаю в 1910-1912 г.г. по поручению Русского комитета для изучения Средней и Восточной Азии. – Ленинград : Рос. Акад. наук, 1924. – VIII, 248, IV с.

[2] Бакиева, Г. Т. Культ медведя в народных традициях заболотных татар // Известия УФИЦ РАН. Серия: История. Филология. Культура. – 2024. – Т. 1, № 2. – С. 139–147.

[3] Барышев, И. Б. Языческие святилища острова Вайгач. — Москва :
Ин-т Наследия, 2011. – 320 с.

[4] Барышев, И. Б. О возможных интерпретациях культовой скульптуры о.Вайгач. – Текст : электронный // Культурологический журнал. – 2014. –
№ 1(15). – URL: http://cr-journal.ru/rus/journals/257.html&j_id=18 (дата обращения: 17.11.2025).

[5] Бауло, А. В. Священные места и атрибуты северных манси в начале
XXI века : Этнографический альбом. – Ханты-Мансийск ; Екатеринбург : Баско, 2013. – 208 с.

[6] Белич, И. В. О месте захоронения Ермака по акварели Михаила Степановича Знаменского. – Текст : электронный // Universum: общественные науки. – 2015. – № 12(21). – С. 1–31. – URL: https://cyberleninka.ru/article/n/o-meste-zahoroneniya-ermaka-po-akvareli-mihaila-stepanovicha-znamenskogo(дата обращения: 17.11.2025).

[7] Богомолов, В. Б., Томилов, Н. А. Надмогильные сооружения тевризских татар // Археология Прииртышья. – Томск : Изд-во Томск. ун-та, 1980. –
С. 153–160.

[8] Выборнов, А. В., Тимощенко, А. А. Гребни в погребениях поздней бронзы могильника Станция Камышта-7 // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. – 2023. – Т. 29. –
С. 1114–1119.

[9] Головнев, А. В. Говорящие культуры: традиции самодийцев и угров. – Екатеринбург : ИИА УрО РАН, 1995. – 606 с.

[10] Горюнова, О. И., Новиков, А. Г. Антропоморфная, зооморфная и солярная символика на сосудах бронзового века Прибайкалья // Археология, этнография и антропология Евразии. – 2009. – № 4(40). – С. 76–82.

[11] Закарияев, З. Ш., Шихалиев, Ш. Ш. Мемориальные памятники дагестанского городища Таргу: типология, эпиграфика, декор // Ученые записки Казанского университета. Серия: Гуманитарные науки. – 2013. –
Т. 155(3-2). – С. 62 – 68.

[12] Знаменский, М. С. Чувашский мыс. Из археолого-исторических набросков. – Тобольск : Губерн. Типогр., 1891. – 14 с.

[13] Иванов, С. В. Скульптура алтайцев, хакасов и сибирских татар:
XVIII – первая четверть XX в. – Ленинград : Наука, 1979. – 194 с.

[14] Канокова, Ф. Ю. Гендерные признаки в пластическо-визуальных решениях каменных резных намогильных стел ногайцев // Человек и культура. – 2017. – № 1. – С. 35–41.

[15] Ковтун, И. В. Остроголовые персонажи эпохи палеометалла в изобразительном искусстве Южной Сибири // Проблемы истории, филологии, культуры. – 2021. – № 2(72). – С. 69–88.

[16] Кондратьева, О. А. Гребни IX – XIX вв. в быту, обрядах, фольклоре, ремесле и художественном творчестве Древней Руси – России: археологические и этнографические очерки. – Санкт-Петербург: РЭМ, 2011. – 244 с.

[17] Крыласова, Н. Б., Подосенова, Ю. А. Культура жизнеобеспечения и материальная культура средневекового Предуралья. – Пермь : ПГГПУ, 2017. – 214 с.

[18] Лайсафт, П., Михайлова, Т. Банши: Фольклор и мифология Ирландии. – Москва : ОГИ, 2007. – 184 с.

[19] Мессершмидт, Д. Г. Дневники : Тобольск – Тара – Томск (1721 г.) :
пер. с нем. – Томск : Демос, 2021. – 132 с.

[20] Мустафина, Р. М. Представления, культы, обряды у казахов в контексте бытового ислама в Южном Казахстане. Алма-Ата: Қазақ университетi, 1992. 176 c.

[21] Нейкова, Р. Этнокультурные параллели между Поволжьем и Балкано-Кавказским пространством: по материалам фольклорной похоронно-поминальной обрядности // Известия СОИГСИ. – 2011. – № 6(45). – С. 40–58.

[22] Нестеров, С. П. Народы Приамурья в эпоху раннего средневековья. – Новосибирск : ИАЭТ СО РАН, 1998. – 181 с.

[23] Перевалова, Е. В., Карачаров, К. Г. Река Аган и ее обитатели. – Екатеринбург; Нижневартовск : УрО РАН ; ГРАФО, 2006. – 352 с.

[24] Поляков, А. В. Гребни из комплексов карасукской культуры // Западная и Южная Сибирь в древности. – Барнаул : АлтГУ, 2005. – С. 102–111.

[25] Потапов, Л. П. Алтайский шаманизм. – Ленинград : Наука, 1991. – 319 с.

[26] Савинов, Д. Г. Торгажакские гальки: основные аспекты изучения, интерпретация // Археология, этнография и антропология Евразии. – 2003. – № 2(14). – С. 48–70.

[27] Сагалаев, А. М. Алтай в зеркале мифа. – Новосибирск : Наука, 1992. – 176 с.

[28] Селезнев, А. Г. Копье и гребень: к семантике антропоморфных намогильных сооружений тоболо-иртышских татар // Интеграция археологических и этнографических исследований. – Москва ; Омск : ОмГПУ, 1999. – С. 260–263.

[29] Селезнев, А. Г. Намогильные орнаментированные столбы тоболо-иртышских татар: некоторые направления исследования // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. – 2024. – Т. 30. – С. 950–957.

[30] Селезнев, А. Г., Мерзликин, В. В. Материалы по погребальной обрядности тюменских и тобольских татар // Этнографо-археологические комплексы: проблемы культуры и социума. – Новосибирск : Наука, 1999. –
Т. 4. – С. 117–195.

[31] Селезнев, А. Г., Селезнева, И. А. Сибирский ислам: региональный вариант религиозного синкретизма. – Новосибирск : ИАЭТ СО РАН, 2004. – 72 с.

[32] Селезнев, А. Г. Культ святых в сибирском исламе: специфика универсального / Селезнев, А. Г., Селезнева, И. А., Белич, И. В.. — Москва : Марджани, 2009. – 216 с.

[33] Сергеева, Ю. К. Гребни Западной Сибири эпохи бронзы – средневековья: по археологическим источникам: дис. ... канд. ист. наук. – Новосибирск, 2012. – 274 с.

[34] Снесарев, Г. П. Реликты домусульманских верований и обрядов у узбеков Хорезма. – Москва : Наука, 1969. – 338 с.

[35] Соколов, А. М. Айны: от истоков до современности : Материалы к истории становления айнского этноса. — Санкт-Петербург : МАЭ РАН, 2014. – 766 с.

[36] Стасевич, И. В. Изображения покойного в погребально-поминальной обрядности кыргызов (практика конструирования предметного и художественного образа) // Вещь и обряд: рациональное и иррациональное в архаике. – Санкт-Петербург : МАЭ РАН, 2018. – С. 175–188.

[37] Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков / отв. ред. Тенишев Э. Р. – Москва : Наука, 2001. – 822 с.

[38] Терлецкий, Н. С. Некоторые древние атрибуты мусульманских мест паломничества и поклонения (к вопросу о функциях и символизме туга) // Центральная Азия: традиция в условиях перемен. Вып. 2. – Санкт-Петербург: МАЭ РАН, 2009. – С. 113–149.

[39] Терлецкий, Н. С. Сакральное пространство в зеркале времени: трансформация облика мазара Ходжа Данийара в Самарканде // Радловский сборник. – Санкт-Петербург: МАЭ РАН, 2014. – С. 265–280.

[40] Толеубаев, А. Т. Реликты доисламских верований в семейной обрядности казахов. – Алматы : Гылым, 1991. — 214 с.

[41] Толстая, С. М. Гребень // Славянская мифология : энциклопедический словарь. — Москва : Междунар. отнош., 2011. – С. 116–117.

[42] Тохтабаева, Ш. Символика казахских гребней // Вестник КазНУ. Серия историческая. – 2019. – № 92(1). – С. 120–132.

[43] Труфанова, Ж. Н. К вопросу об остроголовом и плоскоголовом персонажах в западносибирской изобразительной традиции // Самодийцы. – Тобольск ; Омск : ОмГПУ, 2001. – С. 240– 241.

[44] Фиельструп, Ф. А. Из обрядовой жизни киргизов начала XX века. – Москва : Наука, 2002. – 300 с.

[45] Хайрединова, Э. А. Деревянные гребни из Эски-Кермена // Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. – 2020. – № 25. – С. 295–312.

[46] Червонная, С. М. Искусство и религия: Современное исламское искусство народов России. – Москва : Прогресс-Традиция, 2008. – 549 с.

[47] Шаханова, Н. Мир традиционной культуры казахов: этнографические очерки. – Алматы : Қазақстан, 1998. – 184 с.

[48] Шишло, Б. П. Среднеазиатский тул и его сибирские параллели // Домусульманские верования и обряды в Средней Азии. – Москва : Наука, 1975. – С. 248–260.

[49] Шутова, Н. И. Дохристианские культовые памятники в удмуртской религиозной традиции. Ижевск : Удм. ин-тистории, языкаилит., 2001. – 304 с.

[50] Diószegi, V. Pre-Islamic shamanism of the Baraba Turks and some ethnogenetic conclusions // Shamanism in Siberia. Budapest: Akadémiai Kiadó, 1978. P. 83–167. In English.

[51] Ibrahimov, T. The magical symbolism of the comb in the primitive and medieval culture of Azerbaijanis. – URL: https://archive.org/details/symbolism-of-the-comb/page/n15/mode/2up

[52] Messerschmidt, D. G. Sibiria Perlustrata, etc: [Факсим. Изд. рукописи. – Санкт-Петербур г: Коло, 2020. – 792 p.

[53] Strahlenberg, F. J. von, An historico-geographical description of the North and Eastern parts of Europe and Asia; but more particularly of Russia, Siberia, and Great Tartary; both in their ancient and modern state. – London: W. Innys and R. Manby, 1738. – IX, 463 с.

Селезнев Александр Геннадьевич,
кандидат исторических наук, доцент,
старший научный сотрудник
Института археологии и этнографии
Сибирского отделения РАН (Новосибирск)
Email: seleznev@myttk.ru

Селезнева Ирина Александровна,
кандидат исторических наук, доцент,
директор Сибирского филиала
Российского научно-исследовательского института
культурного и природного наследия имени Д.С.Лихачёва (Омск)
Email: ir_selez@mail.ru

Исследование проведено в рамках проекта НИР Института археологии и этнографии СО РАН № FWZG-2025-0014 и в рамках выполнения государственного задания по теме «Культурное наследие народов Сибири как основа устойчивого регионального развития», номер гос. регистрации 1022070600035-8-6.5.1.

© Селезнев А.Г., Селезнева И.А., текст, ил., 2025
Статья поступила в редакцию 10.09.2025.
Открыть PDF-файл

Ссылка на статью:

Селезнев, А. Г., Селезнева, И. А. Намогильные орнаментированные столбы тоболо-иртышских татар: интерпретация культурного наследия. –
DOI 10.34685/HI.2025.79.99.006. – Текст : электронный // Журнал Института Наследия. – 2025. – № 4(43). – С. 83-92. – URL:  http://nasledie-journal.ru/ru/journals/797.html.

Наверх

Новости

Наши партнеры