2024/2(37)

Культурная политика

Аристархов В.В.

Общечеловеческие ценности
и конфликт цивилизаций

Волобуев С.Г.

Шаг вперед, два шага назад?
О проблемах научно-методического и учебно-методического обеспечения курса «Основы российской государственности».

Теоретические исследования

Степанов П.В.

Право, мораль и религия
в структуре социального регулирования.
Часть 1

Исторические исследования

Казанская К.К.

Новаторство в костюмах «Русских сезонов» в отечественном балете на европейской сцене в первой половине XX века

Прикладные исследования

Плещенко В.И.

Раскрытие темы бюджета и личных финансов в творчестве А.Н. Островского

Скороход А.А.

Исследование пяти печатных листов уникального ботанического атласа «Hortus Eystettensis»
1713-1750 гг. в отделе научной экспертизы ГОСНИИР

Музееведение

Избачков Ю.С., Рыбак К.Е.

Об одном малоизвестном факте из судьбы коллекции Плюшкина

Снеговская Е.А.

К проблеме развития культурного туризма в Запорожской области: краткая концепция интегрированного музея на берегу Азовского моря

Опубликован 04.05.2024 г.

Архив

Расторгуев В.Н.

Цивилизационное наследие России: методология исследовательской программы и контуры долгосрочной стратегии

Аннотация. Статья представляет собой расширенный вариант доклада на научно-практической конференции и посвящена изложению методологических основ междисциплинарной исследовательской программы «Цивилизационный путь России». Программа инициирована Научным советом при Президиуме РАН по изучению и охране культурного и природного наследия и осуществляется с участием Института Наследия, Экспертного центра ВРНС и философского факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, а также экспертных структур в органах власти. Программа строится на основе оригинальной методологии, позволяющей объединить усилия широкого круга ученых и специалистов в самых различных областях гуманитарного и естественнонаучного знания, стратегического планирования и прогнозирования.

Ключевые слова: становление концепта «цивилизационное наследие», типология цивилизационных теорий, стратегия долгосрочного развития, государственная культурна политика, методы адаптации и индоктринации, научный и политический дискурс.

Открыть PDF-файл

Научный совет при Президиуме РАН по изучению и охране культурного и природного наследия был инициатором междисциплинарной исследовательской программы «Цивилизационное наследие России». К ее осуществлению в настоящее время привлечены Институт Наследия, Экспертный центр ВРНС и философский факультет Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, а также экспертные структуры в органах власти. Программа строится на основе оригинальной методологии, позволяющей объединить усилия широкого круга ученых и специалистов в самых различных областях гуманитарного и естественнонаучного знания, стратегического планирования и прогнозирования, что требует особого внимания к категориальному аппарату.

Понятие о цивилизации прочно вошло в лексикон образованных европейцев в эпоху Просвещения, хотя все смыслы, которые в нем скрыты, и сегодня делают затруднительным его однозначное толкование. Широкое распространение этого слова в европейских языках – следствие популяризации ряда конкурирующих научных школ (по преимуществу философских) и полностью обязано росту общего образовательного ценза, а термин «цивилизационное наследие» еще только входит в наш язык и не получил должного признания. Первые научные исследования, специально посвященные этой тематике, появились и вовсе в начале XXI века, в том числе и в отечественной литературе [1]. Такая удивительная «задержка» в теоретическом осмыслении этого удивительного феномена – цивилизации как национального и мирового наследия – объясняется множеством объективных и субъективных причин, некоторые из которых следует выделить.

Во-первых, это интегрирующее понятие, которое должно опираться на обширный пласт достоверных и систематизированных фактов, а также на методологию, подтвердившую свою эффективность в междисциплинарных исследованиях. Оно вбирает в себя все, что связано с бесконечно длинной историей становления и смены множества цивилизационных миров, включая сюда «канувшие в Лету» и существующие ныне локальные цивилизации, которые, в свою очередь, претерпели глубокие изменения в эпоху глобализации, став взаимозависимыми и накопив опыт тесного взаимодействия – как конструктивного, так и деструктивного. Именно этот опыт и составляет фундамент общечеловеческого цивилизационного наследия и служит заделом на будущее. А это будущее должно быть не только у наследников, но и самого наследия.

Во-вторых, даже эта простая и, казалось бы, понятная каждому человеку мысль – о многообразии взаимодействующих цивилизаций как о фундаменте общечеловеческого наследия – нуждается сегодня не только в общественном признании и особой системе обоснований, но и в своеобразной реабилитации. Дело в том, что она противоречит более чем спорному, но явно превалирующему и устоявшемуся в массовом сознании представлению о развитии некоей общечеловеческой цивилизации, которая должна быть освобождена от всех препятствий на пути, ведущему к прогрессу через полную унификацию. И такая «параллельная цивилизация», которую некоторые западные политологи и прогносты иногда называют «цивилизацией №1» – вовсе не миф. Она реально формируется на наших глазах, и ее можно было бы отнести по ряду признаков к особой разновидности коммерческих и идеологических субкультур, если бы не масштабы и последствия ее распространения в условиях глобализации и тот факт, что она легко вбирает в себя все субкультуры, включая сюда и альтернативные. Не принимает она одного – уникальности традиционных культур, своеобразия цивилизационных миров и права народов на идентичность.

Она выглядит со стороны как цивилизация успеха, поскольку измеряется исключительно постоянно сменяемыми научно-техническими достижениями, превращая узко понятый прогресс (прогресс как однонаправленное поступательное движение) в самоцель, а также эффективными практиками управления, которые также признаются универсальными и навязываются всем государствам и народам. По мнению бесчисленных адептов так понятой общечеловеческой цивилизации, во имя прогресса не только допустимо, но и должно пожертвовать всеми традициями и наследием многих поколений, в том числе и теми отличительными особенностями, которые выделяют локальные цивилизации и служат основой для поддержания их преемственности и самовоспроизводства.

Речь идет, прежде всего, о доминирующих культурообразующих конфессиях (основные мировые цивилизации определяются именно по этому принципу), оказавших мощное воздействие на историческую консолидацию и солидаризацию различных этнических групп и многочисленных народов вокруг единых «центров притяжения» в интересах совместного выживания на общих территориях. При этом уникальные территориальные, природные факторы (географические, климатические, ресурсные и прочие) представляются столь же существенными в процессе возникновения, становления и сохранения самобытных цивилизаций, сколь и факторы культурные и языковые.

По этой причине узко понятое, «прогрессисткое», понимание общечеловеческой цивилизации, которое базируется не только на сугубо утилитарном и прагматичном понимании прогресса, но и на отдельных общепризнанных фундаментальных цивилизационных теориях, ставит под вопрос отношение к основе основ общечеловеческого цивилизационного наследия – к многообразию существующих локальных цивилизаций. В результате рост темпов в сфере производства и потребления оборачивается резким и лавинообразным сокращением биологического многообразия и не менее катастрофическим уничтожением этнокультурного и языкового многообразия планеты.

Не видеть глубинную связь этих процессов невозможно, но это требует особого анализа на стыке наук естественнонаучных и гуманитарных дисциплин. По самым «оптимистическим» прогнозам нам грозят в течение ближайших десятилетий не только существенное обеднение экосистем, но и сокращение количества языков и наречий более чем наполовину, а по пессимистическим прогнозам – необратимые экологические катастрофы и сужение языкового наследия на 90 и более процентов. Временные горизонты текущей политики (от выборов до выборов, от одной кампании до другой) не позволяют ввести в число приоритетов эту связь, также, как и узко-дисциплинарная специализация ведущих аналитиков и экспертов…

К этому следует добавить, что само понятие «природное и культурное наследие», объединяющее две стороны нераздельного целого, было окончательно ведено в язык мировой политики и категориальный аппарат науки только в 70-80-х годах ХХ века. Причем это тот редкий случай, когда откровенная политизация цивилизационной тематики, вызванная усилением межцивилизационных противоречий и конфликтов в современном мире, сыграла вполне конструктивную роль в пробуждении интереса, в том числе и со стороны мирового научного сообщества, к защите наследия, которое впервые было осознано как органический синтез природного и культурного достояния.

В-третьих, исследования цивилизационного наследия, а также усилия по его сбережению и приумножению требуют соответствующей институционализации, то есть организационного и правового оформления, а также ресурсного обеспечения и, разумеется, политической воли. Это требование характерно для всех типов наследия и всех форм наследования, поскольку составляет условие легитимации наследия. Во всем мире эта работа только еще начинается. Первыми шагами в этом направлении следует признать создание соответствующих национальных и наднациональных структур, прежде всего, в рамках ООН и Юнеско, а также разработку модельных законов об охране цивилизационного наследия в межпарламентских структурах и соответствующую работу по совершенствованию действующего законодательства на национальном и субнациональном уровнях.

В России осмысление этой наиважнейшей проблемы впервые началось в начале 90-х годов с образования своеобразного «политико-научного тандема». Его научной составляющей стал Научный совет при Президиуме РАН по изучению и защите природного и культурного наследия, созданный в тот же период по инициативе и под руководством академика Е.П. Челышева. А политической составляющей «политико-научного тандема» была Экспертная группа Комиссии по природному и культурному наследию Совета Национальностей Верховного Совета РСФСР, работавшая с 1991 года над основами законодательства о защите природного и культурного наследия. Позднее, в 1993-1996 гг., эту эстафету принял Экспертный совет по устойчивому развитию Совета Федерации первого созыва, где был разработан проект Социально-экологической доктрины России, включавший в себя базовое положение нашей разработки – территориальный подход к защите цивилизационного наследия России. Только в 2000 году была разработана и в 2003 году принята Экологическая доктрина Российской Федерации, в идейный фундамент которой были положены принципы системной защиты природного и культурного наследия (Общенациональным экологическим форумом, осуществлявшим подготовку доктрины, был академик В.А. Черешнев). В настоящее время ведется работа над проектом Социальной доктрины Российской Федерации, построенной на том же концептуальном основании.

Эти и другие организации с момента своего основания работали синхронно, поскольку многие из участников соединяли деятельность в экспертных советах и в Научном совете при Президиуме РАН. В этот же период был основан Российский институт культурного и природного наследия, которому было присвоено имя Д.С. Лихачева (позднее с ним слился Российский институт культурологии), а через несколько лет был создан Всемирный Русской Народный Собор (ВРНС) под председательством Святейшего Патриарха Кирилла. ВРНС объединил интересы государственных, научных и религиозных организаций, деятельность которых направлена на изучение, охрану и развитие цивилизационного наследия России. Координация научных программ и экспертной работы в этой области была возложена на Экспертный центр ВРНС.

В-четвертых, если столь трудно даже приблизиться к пониманию того, чем является общечеловеческое цивилизационное наследие, то еще труднее даются изучение и легитимация, охрана и сбережение наследия самих локальных цивилизаций, а следовательно, и наследия народов и государств, временные границы существования которых не совпадают с временными горизонтами цивилизационных миров. К этому следует добавить и те проблемы, с которыми связано осмысление своих прав и обязанностей наследниками, поскольку речь идет о формировании их цивилизационной идентичности и, что особенно сложно, об их самоидентификации. Причем все, что составляет цивилизационное наследие, относится не только к природному и культурному наследию, но и к преемственности социальных институтов. Здесь затрагивается проблема обоснования и легитимности институтов государственной власти, в функциональные цели которых входит поддержание исторической преемственности.

Гегель в «Философии права», рассуждая о преемственности власти, писал, что «право рождения и наследования составляют основание легитимности, как основание не только некоторого положительного права, но также и в идее». А то обстоятельство, что «благодаря естественному порядку преемства, предупреждаются махинации клик при освобождении трона, есть одна сторона, которая справедливо давно выдвигалась как довод в пользу его наследственности». С другой стороны, не следует завывать о таком критерии, как благо государства или народа, но из такого определения можно сделать взаимоисключающие выводы. Это свидетельствует, по Гегелю, о том, что в данном случае требуется не правовой, а философский подход, ибо в при решении проблемы о наследовании неприемлем «всякий иной, кроме спекулятивного, способ рассмотрения бесконечной, в себе самой основанной идеи» [2].

Важно учитывать и то обстоятельство, что на всех этапах становления наиболее ценные цивилизационные достижения и приобретения (природные и культурные, а также системы властных институтов) были обязаны своим появлениям межцивилизационным контактам, взаимному влиянию, в том числе конфликтам и конкуренции между отдельными государствами и между цивилизациями. Для того чтобы объективно и по достоинству оценить наследие каждой из них, необходима презумпция равноценности локальных цивилизаций. А именно эта презумпция и отсутствует как на уровне научного познания (сама идея цивилизации в большинстве западных теорий является «парной» и предполагает образ варвара, роль которого призваны исполнять «незападные» и, следовательно, «нецивилизованные» народы), так и на уровне политики. В сфере геополитики это противопоставление служит основанием для деления мира на «своих» и чужих» или, как это официально закреплено на уровне ряда «глобализаторских» стратегий, тяготеющих к «однополярности», которые вполне могут стать и глобальными, на страны-лидеры, страны-вассалы и страны-изгои.

В-пятых, важнейшим препятствием на пути к изучению и защите цивилизационного наследия следует признать, как это ни покажется странным, характерную для нашего времени сугубо положительную коннотацию самого термина «наследие». Оно связывается сегодня и в сознании специалистов, и в массовом сознании с сугубо позитивными ценностями, накопленными историей, а также с бесспорными достижениями, которые пополняют эту «копилку ценностей». Но так было далеко не всегда. Позитивное отношение к наследию пришло на смену его утилитарно-нейтральному пониманию, в соответствии с которым ценность признается только за тем, что имеет существенную материальную стоимость или что можно приспособить к нынешним нуждам, либо к воинственно негативному отношению. Это отношение граничит с полным отрицанием и отречением от собственной истории и коллективной памяти и заключается в известной формуле «наследие проклятого прошлого» и не менее известном лозунге «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…»

Что же плохого в том, что отношение переменилось со знака минус на знак плюс? Ничего, кроме новых шор, которые мешают увидеть и общечеловеческое цивилизационное наследие, и наследие мировых цивилизаций в полном объеме, без аберрации зрения. Дело в том, что наследие содержит в себе одновременно и реальные достижения предков, утрата которых означала бы потерю базовых смысловых ориентиров, и ту цену, которую придется заплатить за эти достижения потенциальным наследникам. Оно включает в себя наряду с бесценным опытом побед и поражений опыт укоренившихся заблуждений и узость восприятия мира, которая является платой за уникальность и национальную специфику. Наследие современной техногенной цивилизации – это и катастрофы глобального масштаба различного генезиса, которые уже произошли, в том числе и те, об отдаленных последствиях которых мы еще ничего не знаем. Это и грядущие катастрофы, на которые мы сами обрекаем наших наследников, лишая их лучших ресурсов развития и саморазвития – как природных, так и духовных. Другими словами, наследие многомерно, оно требует не только защиты для себя, но и защиты от себя…

***

Для большинства наследников российской цивилизации само понятие о цивилизации ограничивается, как правило, самыми общими представлениями об уровне культурного развития и о степени освоения достижений современной эпохи. Эта ограниченность вполне объяснима: традиционные формы наследования, то есть накопления и передачи опыта от поколения к поколению, давно вытеснены из народной жизни универсальной и во многом обезличенно-обезличивающей образовательной системой. В школьных и вузовских программах и стандартах почти полностью отсутствует сколько-нибудь систематизирование знание о многообразии цивилизаций и даже о собственной цивилизационной идентичности, о наследии и праве на наследование. Эффект усиливается из-за постоянного прессинга массовой культуры и коммерческих субкультур, характерного для массмедиа и интернет-реальности, то есть для «цивилизации № 1».

Надо отметить, что в России возникает и усиливается понимание значимости этой проблемы, которое явно не соответствует уровню общественного интереса к самой теме цивилизационного наследия и степени научной разработанности этой темы (первые отечественные исследования появились в середине и в конце 1990-х годов). Об этом свидетельствует, в частности, и перечень поручений Президента (Пр-2440, п.7) [3], в котором Министерству образования и науки совместно с Министерством культуры РФ поручено представить предложения о дополнении федеральных государственных стандартов общего образования разделом «Цивилизационное наследие России».

Природа невосприимчивости к цивилизационной проблематике в целом и проблеме цивилизационного наследия объясняется двояко.

С одной стороны, кардинально изменилась вся информационная среда, из которой люди черпают свои представления об окружающем мире. Она стала злободневной, сузив временные горизонты человека, погруженного в информационный поток, до текущих событий, до со-временности в режиме онлайн. За границами восприятия остаются те временные горизонты, в которых живет историческая память поколений и сами цивилизации. А эти временные горизонты – столетия и тысячелетия, вечность и метаисторическое измерение истории.

С другой стороны, происходят глубинные изменения в жизни самих мировых цивилизаций, все с большим трудом воспроизводящих свою специфику в эпоху глобализации, принудительной ломки культурных границ и традиционных укладов. Но в России эти процессы были осложнены столетием насильственного выкорчевывания истории. А в наше время – инертностью государственной образовательной и информационной политики, так и не сумевшей окончательно избавиться от столетнего господства воинствующего антиклерикализма.

Предвзятое и настороженное отношение к возрождению религиозной жизни мешает признать, что цивилизационное наследие, ядром которого является, как известно, религиозная идентичность, имеет какую-то иную ценность, кроме «музейной». Декларируемый отказ от богоборческой идеологии, который должен был возродить интерес к цивилизационным основам государственного строительства, совпал с распадом единого государства, со сменой всех институтов власти и форм собственности, с возникновением новых границ, разделивших народы страны. Кстати, сам отказ от всех идеологий, как впрочем, и их запрет, всегда остается чистой декларацией, поскольку любая политическая идеология по своей сути не совместима с религиозным мировоззрением, а призывы к деидеологизации служат всего лишь прикрытием «победившей идеологии». Впрочем, и эта условная «победа» может быть одержана только формально и локально, в условиях жестко тоталитарного режима.

Что же касается крушения господствовавшей государственной «моноидеологии» в СССР, а точнее, на всем «построссийском пространстве», то оно обернулось для России как государства-цивилизации поистине цивилизационной катастрофой – разделением государствообразующего русского народа, когда, по словам В.В. Путина, в одночасье за пределами Российской Федерации оказались 25 миллионов русских людей. В результате «русские оказались самой большой разделенной нацией в мире сегодня» [4].

Все это лишь усугубило «подозрительное» отношение к собственному цивилизационному наследию – и имперскому, и советскому (с позорным ярлыком «совковое») – как «наследию проклятого прошлого». Однако дефицит знаний не мешает людям ощущать свою сопричастность с той реальной цивилизационной общностью, которая в течение столетий объединяет многие поколения.

В чем заключается жизненная сила этой общности? Миллионы разделенных людей и целые народы, которые разошлись по новым государственным образованиям, объединены тысячелетней общей историей, бесценным опытом сосуществования и взаимного культурного обогащения, схожим пониманием базовых ценностей и почитанием святынь. Не меньшую роль играет, как уже говорилось, и язык, на котором осуществляется общение между представителями разных этнических групп, каждая из которых внесла свою лепту в великую русскую культуру и в сам русский язык.

***

Для того что расширить наши представления о цивилизационном наследии и устранить искусственную терминологическую путаницу, зададим себе ряд вопросов, которые позволят найти общие подходы к этой непростой теме и узким специалистам, профессионально занятым исследованиями и популяризацией различных пластов цивилизационного наследия, его защитой и развитием, и самим наследникам.

Первый вопрос: можно ли в принципе добиться согласия межу учеными, изучающими феномен цивилизации и цивилизационного наследия в рамках различных отраслей знания, если даже в границах каждой из научных дисциплин существуют конкурирующие школы, взаимоисключающие подходы и бесчисленное множество непохожих друг на друга авторских концепций?

Второй вопрос: какой должна быть система высшего образования и, прежде всего, в сфере подготовки и переподготовки специалистов гуманитарного профиля, чтобы они были знакомы хотя бы с основными конкурирующими научными школами и цивилизационными теориями, прочно вошедшими в научный оборот, и можно ли в научном сообществе устранить плюрализм мнений при отсутствии «третейского судьи»?

Третий вопрос: как добиться необходимого единообразия в процессе всеобщего школьного образования, целью которого уже на начальных ступенях должна стать максимально широкая популяризация базовых знаний об истории человеческой цивилизации и о том многообразии мировых цивилизаций, которые существуют в настоящее время, не забывая, разумеется, о собственной цивилизационной идентичности? Каким образом можно решить эту задачу, не искажая и не профанируя научные знания в процессе их адаптации?

Четвертый вопрос: как нам следует относиться к политизации цивилизационной тематики и к тому факту, что она в последние годы не только входит в язык политики, но и врывается в саму мировою политику на фоне острейших межцивилизационных конфликтов, которые ставят под вопрос сохранение общечеловеческой цивилизации?

Пятый вопрос: возможны ли разработка и введение общего тезауруса законодателя, который позволил бы сблизить научные представления о цивилизационном развитии с понятийным аппаратом современной публичной политики, что позволит добиться синхронизации усилий государства, религиозных организаций и гражданского общества в великом деле сбережения и обогащении цивилизационного наследия России?

Для ответа постараемся предельно сжато сформулировать одну из главных причин, порождающих большинство споров, многие из которых заводят спорщиков в тупик только потому, что они говорят на разных языках, не подозревая об этом. В результате происходит не столько обычная подмена понятий, сколько подмена «этажей мышления».

О каких языках идет речь и о каких «этажах»? В первую очередь, следует упомянуть о языке науки, а точнее, о языках многих отдельных наук, объектом которых является цивилизация. Их список становится все длиннее, а границы между ними все более заметными, хотя наиболее интересные исследовательские направления развиваются на «пограничье» и «ничейной территории», что не отменяет ужесточения «демаркационных линий» и усиления стандартизации наук, в предметную область которых входит цивилизационная проблематика. Среди них философские, политологические и теологические дисциплины, обширное семейство наук исторического цикла – от археологии до этнологии и этнографии, а также целые специализированные области культурологии и лингвистики.

Каждая из этих наук рассматривает цивилизацию под своим углом зрения, поскольку имеет собственный категориальный аппарат и особые методы – свой «этаж», на который могут подняться (уровень обобщений) или опуститься (уровень «углубления в предмет») только узкие специалисты. Именно в этом смысле о всяком узком специалисте говорят со времен Козьмы Пруткова, что он «подобен флюсу»: знания его односторонние, а потому и закрыты для большинства смежных специалистов, что ограничивает и его исследовательский горизонт. И чем уже (глубже) специализация, тем труднее ученым, занимающимся одним предметом, дается общение между собой – на одном и общем «этаже науки». Поэтому возникает потребность в «указателях» и «толмачах», которые профессионально заняты «переводом» базовых терминов с языка одной науки на язык другой. Кроме того, нужен и свой перевод для тех, кто приобщается к наукам – начиная со школьной скамьи и кончая высшими ступенями профессионального образования.

В процессе такого «перевода» научных понятий, в том числе и понятия о цивилизации, на общедоступный язык учебной литературы происходит фантастическое, но не заметное со стороны обеднение основных смыслов. Поэтому приходится искать «усредненные» варианты интерпретации и толкования, считаясь с нормами обыденного языка и возрастной психологией восприятия, логикой преподавания и уровнем подготовленности аудитории. При этом в процессе популяризации изменяется вся система обоснований. Если в живом процессе научного поиска решающую роль играли, например, обоснования, позволяющее «подогнать» идею автора к требованиям дисциплины – принятым научным сообществам стандартам и парадигмам, то на этапе адаптации теории в ходе обучения на первое место выходят обоснования ad hoc (к случаю), облегчающие запоминания и усвоение, то есть доминируют мнемонические техники.

Не менее значим и тот факт, что в разных языках до сих пор существуют некоторые различия в понимании цивилизации, которые были более чем существенными еще столетие назад. Конечно, эти семантические различия стираются со временем в силу повсеместного повышения общеобразовательного ценза (во всем мире образовательные стандарты постоянно сближаются), но «память национальных языков» сохраняет предшествующий опыт. Перипетиям и особенностям «освоения» европейскими языками слова «цивилизации» посвящена обширная литература, восходящая к сравнительным исследованиям Э. Бенвениста [5].

К этому следует добавить, что совершенно по-особому тема цивилизационного развития преломляется в языке политики и речи миллионов людей, подверженных политической индоктринации. В этом случае происходит скрытое от постороннего взгляда превращение общеизвестных понятий в идеологемы – особые императивные формы коллективного мышления, подчиняющие сознание человека той или другой политической идеологии. Кстати сами авторы научных цивилизационных теорий все в большей мере заинтересованы не только их продвижением в своей профессиональной среде, но и популяризацией своих политических взглядов среди широкого круга читателей, что качественно изменяет всю систему обоснованийи ведет к смешению жанров. Ярким примером являются работы С. Хантингтона, которые посвящены природе межцивилизационных разломов и конфликтов в современном мире и прямо рассчитаны на политическую индокринацию массовой аудитории.

Таким образом, в большинстве случаев авторские концепты, введенные в научный оборот, даже в научной речи часто отождествляются с так называемыми «общенаучными понятиями» или обыденными представлениями, а также с лексикой из «политического новояза». Соответственно, термины, закрепленные в законотворческой практике, подменяются скрытыми наукообразными идеологемами или откровенными эвфемизмами, хотя воспринимаются как научные понятия. Да и все другие значения и смыслы, приоткрывающиеся только в речевой практике, тут же перемешиваются до стадии полной неузнаваемости, Это легко обнаруживается даже в тек случаях, когда мы анализируем тексты какого либо автора, пишущего о цивилизации.

***

Есть ли способ соединить несоединимое хотя бы в устоявшихся представлениях о цивилизации и цивилизациях, если за каждым упоминанием стоит та или иная концептуальная схема, а за ней – либо давно сложившаяся научная школа, опирающаяся на армию адептов, либо языковые нормы (узус), либо идеологемы, вошедшие в сознание и подсознание нескольких поколений?

Думается, такая возможность существует, но требует в качестве главной предпосылки уважения к концептуальному разнообразию, которое останется неустранимым во все времена (кроме тех, когда в науке допускается разномыслие), что не исключает поиск инвариантных, непреходящих смыслов. Не менее важная предпосылка – признание того факта, что даже самые образованные люди с трудом замечают границы, отделяющие язык науки (языки различных научных дисциплин) от языка массового образования, а то и другое – от языка публичной политики и обычной повседневной речевой практики, где происходит «смешение языков» и царствует «детерминализация».

В научном дискурсе узкие профессионалы имеют уникальную возможность использовать концепты особого рода. Когда мы говорим о концептах, то имеем в виду особый класс понятий, как бы имеющих на себе особый знак или «пробу», наподобие той, которую мы видим, например, на золотых и серебряных изделиях или слитках. Этот символ, который сразу прочитывается знающим человеком, – не что иное, как свидетельство о принадлежности концепта к вполне определенной авторской концепции, конкретной теории или научной школе. Аналогия подобных концептов с дорогими изделиями становится более приемлемой, если вспомнить и о «руке мастера», а также об известности его имени среди ценителей. Точно так же, как «мировое хождение» имеют далеко не все «клейма», так и научные имена, авторские теории и национальные школы имеют различный «вес» в научном сообществе, что во многом зависит от политики страны, которая желает защитить свое «пространство смыслов».

По этой причине в большинстве случаев специалисту, говорящему о цивилизации, достаточно упомянуть, какую определенную теорию он имеет в виду применительно к тому или иному конкретному случаю (будь то теория культурно-исторических типов Н.Я. Данилевского, позиция О. Шпенглера или взгляды кого-то из его интерпретаторов), чтобы устранить основную часть возможных «разночтений». Знания такого рода не требуют от их носителей безусловного признания, что существенно снижает риск подмены понятий. В результате если дискуссия и возникает, то сразу же приобретает конструктивный и деловой характер.

Однако ситуация резко меняется, когда речь заходит о процессе распространения и популяризации научных знаний, а тем более о различных уровнях, моделях и этапах образования, где с необходимостью происходит адаптация знаний и унификация концептов, а следовательно, и возникает искус подмены понятий. Если, к примеру, в научной работе ссылка на обезличенную словарную статью нежелательна, то в образовательном процессе и рамках просветительской деятельности или «самопросвета» именно словари и (в лучшем случае) хрестоматии становятся основным источником пополнения знаний. Даже в сфере профессионального образования в обороте находятся преимущественно так называемые общенаучные понятия, которые, с одной стороны, выполняют множество необходимых функций, обеспечивающих коммуникацию, но, с другой стороны, подменяют концепты, искажая до неузнаваемости исходные смыслы.

Даже новейшие энциклопедические словари ограничиваются набором крайне упрощенных схем, в соответствии с которыми под цивилизацией понимается, к примеру, «следующая за варварством ступень культуры, постепенно приучающая человека к плановым, упорядоченным совместным действиям с себе подобными, что создает важнейшую предпосылку культуры». И эта цитата – далеко не худший типовой образец производства «общенаучных понятий» из узко понятых педагогических и идейных соображений («чтобы было просто и понятно»). По сути, если продолжить образный ряд, который мы открыли сравнением концептов с золотыми изделиями, «словарные знания» и общенаучные понятия, эксплуатируемые в системе образования и просвещения, можно уподобить бумажным деньгам, которые в большинстве случаев делают возможными общение и «обмен знаний». Риски, связанные с использованием такого рода «заменителей концептов», снижаются при условии, что существует «золотое обеспечение», а «пользователи знаний» помнят или догадываются о его существовании, хотя ни разу и не бывали в «хранилище подлинных ценностей».

Совершенно иная картина возникает в том случае, когда в спор по цивилизационной проблематике включаются публичные политики, что сегодня и происходит. Их определения, оценки и подходы иногда становятся общеизвестными и более того – оказывают несомненное влияние и на узус, и даже на язык тех научных дисциплин, которые слишком близко находятся от «политической кухни» и «фабрик мысли». Если продолжить сравнение с денежной системой, то здесь можно говорить о ценных бумагах, курс которых напрямую зависит от стабильности того или иного режима, уровня взаимопонимания между основными акторами политики, а также от сиюминутной политической конъюнктуры и «спекуляций на рынке ценных бумаг».

Качественно иные требования мы предъявляем к «тезаурусу законодателя» и «языку регламентации», на котором составляются подзаконные акты, инструкции и широкий круг документов, регламентирующих механизмы управления в любой сфере деятельности, в том числе и в сфере отраслевой политики. В нашем случае речь идет, прежде всего, о концептах государственной культурной политики, где формируется система общих установок, рассчитанных на широкую аудиторию и общедоступных для понимания. При этом адресат, к которому обращены подобные документы, идущие обычно в связке с законодательными актами (федеральными и региональными), – это и специалисты различного профиля, работающие в органах исполнительной власти, и чиновники разного уровня, в компетенцию которых входит все то, что они относят к культурной сфере. По этой причине подобные документы не допускают и не должны допускать вольных интерпретаций. Здесь вообще нет места теоретическим изыскам, а тем более – неустоявшимся гипотезам, даже самым продуктивным, и конкурирующим идеям, составляющим самую ценную часть научного знания. Здесь, как правило, нет даже отсылок на фундаментальные работы и упоминания научных школ.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] См.: Расторгуев В.Н. Цивилизационное наследие славянского мира. – М.: ГАСК, 2009. – 36 с.; его же: Русский народ и мировое цивилизационное наследие // Проблемы культурного и природного синтеза. – М.: ИИЯ, 2009. – С.23-31.

[2] Гегель Г.В.Ф. Философия права. – М.: Мысль, 1990. – С. 310.

[3] URL: http://www.kremlin.ru/acts/assignments/orders/56263 (дата обращения: 11.04.2018).

[4] Интервью В.В. Путина Оливеру Стоуну 13 июня 2017 г. [Электронный ресурс]. – URL: https://ria.ru/politics/20170613/1496353896.html (дата обращения: 11.04.2018).

[5] Бенвенист Э. Цивилизация : К истории слова // Бенвенист Э. Общая лингвистика. – Прогресс, 1974. – 448 с.

© В.Н. Расторгуев, 2018.

Статья поступила в редакцию 10.04.2018.

Расторгуев Валерий Николаевич,

доктор философских наук,

Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова,

зам. председателя Научного совета при Президиуме РАН

по изучению и охране культурного и природного наследия (Москва)

Опубликовано: Журнал Института Наследия, 2018/2(13)

Постоянный адрес статьи: http://nasledie-journal.ru/ru/journals/196.html

Наверх

Новости

Наши партнеры