2024/4(39)

Содержание

Теоретические исследования

Путрик Ю.С.

Роль объектов культурного наследия и туризма как фактора культурного суверенитета

Исторические исследования

Ченцов А.С.

Создание и функционирование пенитенциарной системы
на территории Калининградской области в 1945–1949 гг.

Прикладные исследования

Горлова И.И., Бычкова О.И.

Реализация культурно-образовательного потенциала культурной политики в рамках образовательных систем

Марушина Н.В.

Определение структуры и границ выдающейся универсальной ценности объекта градостроительного наследия
(на примере Санкт-Петербурга)

Романова Д.Я.

Семья и род в историко-культурном наследии края

Скороход А.А.

Исследование картин датских художников-маринистов Карла и Вильгельма Билле в Отделе научной экспертизы ГОСНИИР

Освоение наследия

Филин П.А.

Основные итоги экспедиции Министерства обороны Российской Федерации и Русского географического общества по обследованию Северного острова архипелага Новая Земля в 2024 г.

Родионова В.А.,
Адамовская П.О.

Российский опыт третьего цикла периодической отчётности системы всемирного наследия

Рыбак К.Е.

К проблеме обнаружения
и коллекционирования археологических предметов

Проблемы сохранения наследия

Наумов В.Б.

Вопросы социальной кооперации при цифровом сохранении культурного наследия

Музееведение

Слесарчук, В.А.

Эхо Крымской войны: сувениры «Память Севастополя»
в собрании Нижегородского государственного историко-архитектурного музея-заповедника

Отечественное наследие
за рубежом

Ельчанинов А.И.

Индийский океан. Русские географические названия
как объекты нематериального культурного наследия

Сенин А.П.

Некрологи журнала «Часовой» (1929–1988 гг.) – отражение истории Белой эмиграции

Научная жизнь

Житенёв С.Ю.

Валерий Николаевич Расторгуев как деятель культуры и культуролог

Опубликован 12.11.2024 г.

Архив

DOI 10.34685/HI.2024.16.78.019

Степанов П.В.

Право, мораль и религия в структуре социального регулирования (Часть 2)

Аннотация. В статье обсуждаются модели регулирования социальных отношений на протяжении развития общества. Анализируются традиционная, гуманистическая, позитивистская модели социального регулирования, акцентируется внимание на особенностях социального регулирования в современной мир-системе. По итогам исследования сделаны предложения применительно к российской системе социального регулирования, дальнейшее развитие которой должно строиться на основе традиционных ценностей российского общества, что позволит обеспечивать самодостаточность и сбалансированность этой системы. Право, мораль и религия должны восприниматься как ценности, сохранение которых не противодействует, а способствует дальнейшему развитию российской цивилизации. Политика должна направлять, но не подменять другие социальные регуляторы. Реализацию политических стратегий следует осуществлять с учетом сложившейся системы социальных регуляторов, не допуская их профанации в угоду достижения сиюминутных политических решений.*

Ключевые слова: социальные регуляторы, политические стратегии, традиционные ценности, право, мораль, религия.

IV. Позитивистская (рационалистическая) система правового регулирования.

Общественные процессы в период Нового времени вступили в активную фазу развития, происходившего с постоянным ускорением. Новые акторы, прикладывавшие все свои силы на формирование секуляризированного общественного сознания, продвижением гуманистической модели «запустили» маятник общественного прогресса что называется «от Церкви». Однако гуманистическая модель не стала крайней точкой в обратном направлении такого движения.

Антропоцентричное общественное сознание возносило идею человека как центра мироздания и миропонимания все выше. И уже гуманистическая система, казалось бы, только сформированная и осознанная, вызывала все больше критики. Подобно подростку, вырвавшемуся из-под опеки родителей и почувствовавшему себя по-настоящему взрослым, западноевропейская цивилизация стала быстро менять ценностные ориентиры: от средневековой вечной жизни через гуманистическое богоподобие человека к позитивисткому пониманию человеческой жизни здесь и сейчас как высшей ценности.

Конечно, переосмысление свободы в условиях усиления антропоцентризма не было единственной причиной такого перехода. На формирование рационалистической системы оказали сильное влияние также научно-технический прогресс и осмысление его достижений в общественном сознании.

В XIX веке происходит бурное развитие экономического капиталистического уклада и естественных наук. Но идеалистическая философия, столкнувшись с этими новыми вызовами, еще не научилась сопрягать познание метафизики бытия с технологическим прогрессом. Реакцией на такое положение вещей стало появление позитивизма.

Позитивизм не видел смысла в метафизике, да и вообще в абстрактных понятиях, а полагал основой всего опыт, полученный в процессе жизнедеятельности человека. Поэтому на передний план выступает социологический метод исследования.

Для права позитивизм означал признание тождества между правом и законом. Акцент в модели сделан был на положительном (позитивном праве): «Я не знаю, что такое гражданское право, меня интересует только Гражданский кодекс», – заявляли комментаторы послереволюционного законодательства Франции [25].

Естественное право отвергалось. Как писал Рудольф фон Иеринг, «все без исключения правовые положения и институты обязаны своим происхождением практическим мотивам, что все они являются результатом исторического опыта, что ни одна правовая истина как бы элементарна и понятна она не была, не предначертана человеку его прирожденным чувством». По его убеждению, правосознание формируется только на основе опыта: «Только путем опыта познал человек, что он не должен убивать, грабить, воровать, что иначе невозможно общежитие; и в праве, как и во всех прочих вещах, человек стал умнее только благодаря горькому опыту» [26].

А Карл Бергбом вообще призывал «вырвать с корнем сорную траву естественного права», поскольку его признание влечет разрушение правопорядка и анархию. Естественное право есть только субъективное предположение, а решать юридические дела исходя из удвоения правового порядка (существующего и желательного) нельзя [27].

Поэтому право должно иметь в качестве отправного начала не свободу и справедливость, а интерес, поскольку субъективное право и есть охраняемый законом интерес. А поскольку обеспечение действия закона является прерогативой государства, то субъектом юридическая наука мыслит не личность с его естественными правами, а физическое лицо, находящееся в правоотношении с государством в связи с охраняемыми интересами такого лица.

Казалось, что отрицание естественного права «обедняет» ценность права как социального регулятора и должно привести к ослаблению его роли в нормировании общественных процессов. Но напротив, право (как положительное право) становится главными регулятором отношений в позитивистской системе.

В самом деле, религия больше не является доминантой в оценке общественной жизни человека. Традиции все больше рассматриваются либо как пережитки патриархальной старины, либо как фольклорная часть культуры и туризма. Но остаются такие понятия, как «совесть», «честь», «благо народа», а общественная деятельность не может быть сведена только к законной или незаконной деятельности (хотя движение в этом направлении как раз заложено позитивизмом). Поэтому в условиях позитивистской модели происходит усиление морали и политики.

Мораль естественным образом замещает религию в условиях перехода общества от моноконфессиональности к многоконфессиональности. Именно мораль берет на себя задачу выработки ценностей, обеспечивающих солидаризацию человека с обществом, а вернее, с другими членами общества. Проблема морали в том, что ее нормы относительны и подвижны. Изменение представлений о добре и зле меняют нормы морали в обществе.

Формирование выборных органов, избирательные кампании, публичная борьба за государственные должности, связанные с возникновением парламентов, выборностью чиновников разных уровней, образованием политических партий приводят к усилению роли политики в обществе.

В условиях позитивисткой системы взаимоотношение политики и права становится особенно важным. Формируется система общественных обсуждений важнейших законодательных инициатив, придается большое значение осмыслению решения большинства как воли народа, признается необходимость учета интересов меньшинства, голосовавших против какого-либо решения или закона. По сути, происходит формирование политико-правовых начал, на которых базируется современная доктрина права.

Позитивизм дал возможность сформировать общие начала теории права, которые применяются сегодня повсеместно, в том числе:

- верховенство закона;

- обеспеченность права государственным принуждением;

- понятие и структура нормы права;

- основания юридической ответственности.

Но именно позитивистская система регулирования заложила риски, которые в современных условиях все больше и больше проявляют себя.

Основным риском является нацеленность позитивизма на постулирование права как средства, а не как ценности. Аксиологическое осознание права, вопрос о справедливости права для позитивизма являются метафизическими, а значит ненужными и надуманными.

Как отмечал Макс Вебер, позитивизм, «адаптируя «формальную рациональность», формализует систему публичного и частного права, не вникая в сущность права, а ограничиваясь его полезностью в решении вопроса регламентации общественных отношений». По его мнению, результатом такого рационализма стал пересмотр норм права «по воле анонимного большинства, за которым, как правило, стоят сила и произвол» [28].

К чему это приводит?

Во-первых, к обоснованию модели тоталитарного государства и возникновению таковых. Конечно, это девиация позитивисткой модели, но выходят они из этой модели. Можно формировать право не только как волю большинства в рамках дальнейшего развития позитивистской модели, но и как волю преобладающего этноса или класса? И уже право превращается в «неправо», хотя и формально законное [29].

Более того, построение нового правового порядка на обломках прежнего государства (каким бы оно ни было) с точки зрения позитивизма следует признать незаконным. Бруно Леони приводил в качестве такого примера американскую конституцию, которую можно признать результатом противоправных действий на Филадельфийском конвенте 1787 года, где «отцы-основатели» не имели никаких полномочий от законной власти – Континентального конгресса. Последний же, в свою очередь, «возник незаконным образом, в результате мятежа части американских колоний против законной власти британской короны» [30].

Во-вторых, к обострению борьбы за власть с использованием любых средств и методов. Главное – добиться большинства, чтобы можно было принять любые решения и любые законы. Все это приводит к такому явлению, как популизм, с одной стороны, а с другой – не к политической обоснованности, а политической ангажированности принимаемых законов и иных правовых актов.

Распространению популизма способствует как раз категория интереса, лежащая в основе позитивисткой модели: довольно того, что обещание соответствует моим интересам или интересам моей партии. Отдельный популистский акт, как правило, не несет в себе серьезных негативных последствий для общества. Тем более, всегда существуют механизмы блокировки таких актов. Однако в условиях политической турбулентности безответственные политики могут устраивать «соревнования» в раздаче предвыборных обещаний. И.И.Кальной отмечал, что такие обещания, которые давшие их политики в условиях советской перестройки давали и отказывались потом их исполнять, приводили к отчуждению человека от власти и осуществлению правления «именем народа, в интересах народа, но без народа» [31].

Происходит смещение акцента, не признаваемого, но применяемого повсеместно: не политика уже обслуживает право, а право обслуживает политику (то, что Кант, например, считал недопустимым).

В этой связи при взгляде на современные западные демократии можно вспомнить слова Алексиса де Токвиля, что «будущее демократии – своеобразный деспотизм, не похожий на деспотизм прошлых времен» [32].

В-третьих, внедрение в общественное сознание замены ценностей человеческого бытия (свободы, справедливости, взаимного уважения) на ценности рынка: выгода и польза.

V. Современная система регулирования. Опыт западной цивилизации.

Дальнейшее развитие позитивисткой модели и философские взгляды на сверхантропоцентризм привели к точке зрения о «смерти Бога» (Фридрих Ницше). В этом виделось окончательное освобождение сознания человека, способности для каждого стать сверхсуществом, выйти на совершенно другой уровень развития человечества.

Однако потеряв точку опоры, не всегда удается взлететь вверх, можно начать падать.

Современная западная философия в поисках сверхсущества устремилась к идее нечеловеческого другого. «Новое понятие друговости освободилось от корреляции с человеком, внутренне опустошившись» [33]. Поиски приводят к воззванию о наступлении новой, постантропоцентрической эры. Возникают и развиваются все новые концепции трансформации социума.

Но за фасадом красивых идей о полицентричности мира, формирования нового общества на основе биотехнологий, переоценки места человека среди живых существ, влияния искусственного интеллекта на изменение природы социальных связей скрывается простой нарратив: быть человеком после смерти Бога оказалось очень трудно. Как справедливо было отмечено, «не осилив мысль о самом себе, человек решил делегировать способность мышления миру» [34].

При этом побочным (но важным!) последствием такого изменения сознания стало стремление к тотальному растабуированию существования в социуме. Опровержение признанных социальных запретов вначале было модно, затем допускаемо, а теперь уже разрешаемо в качестве презумпции не только в сознании, но и в модели социального поведения.

Причем происходит цепная реакция в снятии запретов. От бытовых вопросов и вопросов поведения в семье к изменению моральных правил и неприменении юридических санкций за нарушение правовых запретов или вообще отмена таких санкций.

Отобрать ребенка у родителей по звонку соседа, легализовать наркотики, возможность для мигрантов занять жилье, им не принадлежащее, без каких-либо последствий, заставить человека встать на колени перед собой, не считаясь с его честью и достоинством как представителя другой расы, предоставлять приоритет в приеме на работу представителей сексуальных меньшинств, пропаганда однополых отношений в детских садах и школах, регистрация однополых браков, признание более 50 возможных полов человека, да и простое присвоение товаров из супермаркета без оплаты (то есть акт грабежа) – элементы действительности западного социума [35].

Признавая социальную допустимость таких деяний, западная политическая идеология исходит из признания человечности: забрать ребенка из семьи, где его неправильно воспитывают, выписать легкий наркотик в медицинских целях, осознать вину за столетия рабства перед представителями определенной расы, обеспечить свободный выбор пола и сексуальной ориентации ребенка и т.д. Не вдаваясь в подробности анализа каждого из приведенных примеров, важно осознать, что эта «человечность» строится без человека, без понимания его природы, его блага и его здоровья (телесного и душевного). А возвращаясь к позитивизму – без учета интересов человека. С уходом от антропоцентричной цивилизации к постантропоцентричной цивилизации (к постгуманизму) политическая идеология Запада все чаще создает сомнения в том, что будет вообще какая-то цивилизация.

Содержание человечности без человека может быть осмысленна моралью, религией, правом, традицией только как пустота или нонсенс. Такая человечность существует вне богоподобия, свободы, имманентно присущих человеку прав, она находится вне рамок понимания личного и общественного интереса, подлежащего защите. Поэтому это псевдочеловечность, а иногда и античеловечность.

Но такая «человечность» оказалась востребована политической идеологией, элементами игры политических элит, то есть в широком смысле политикой. Людвиг Фейербах еще в XIX веке утверждал, что политика должна стать религией.

И современная западная цивилизация полномасштабно реализует этот нарратив, трансформируя модальность поведения и нормативную систему в принципе: произошло полное снятие религии и традиции как социальных регуляторов, мораль и право выполняют исключительно служебную роль, а существенное изменение политического курса требует ломки системы правового регулирования и экономического уклада. При этом правовая система и достижения экономического сотрудничества не воспринимаются как ценности, с которыми необходимо считаться.

Политическая и экономическая динамика событий, предшествовавших СВО, продемонстрировала мировоззренческий разлом в понимании будущего антропоцентрического подхода. Навязываемые в качестве базовых механизмы и инструменты постантропоцентризма в системы мир-устройства, использующие иные регулятивные механизмы, усложняют коммуникативный диалог между различными страновыми системами.

Очевидно, что СВО является проявлением несогласия с происходящим на Западе изменением общественного сознания, влекущим трансформацию нормирования социальной деятельности «западного общества» и стремлением распространить принципы такого нормирования на отечественную цивилизацию.

Именно этим объясняется беспрецедентная реакция западного мира на начало СВО. Оказалось, что:

- частные компании стран «коллективного Запада» не самостоятельны в вопросах ведения своего бизнеса и должны отказываться от экономически выгодных отношений в угоду политических воззрений своих национальных политических элит, что лишает любые договорные отношения какой-либо правовой силы, а экономические связи с субъектами хозяйственной деятельности из определенных регионов – лишенными смысла;

- можно присваивать имущество, принадлежащее другому государству или гражданам другого государства на основании неодобрения политики, что подрывает основополагающий принцип неприкосновенности частной собственности;

- можно открыто заявить о том, что международные соглашения были заключены без намерения их исполнения, что подрывает основополагающий принцип международного права – рactasuntservanda и т.д.

Происходящее разрушение основ правопорядка, экономического порядка и нравственного порядка способно привести к разрушению не только социума, но и западной цивилизации вообще, а разрушение цивилизации ведет к хаосу. Возможно, политический смысл и состоит в создании управляемого хаоса, однако способность управлять таким хаосом с учетом происходящих событий вызывает серьезные сомнения.

VI. Выводы для построения российской системы социального регулирования.

Первое. Для минимизации рисков разрушения российской цивилизации дальнейшее развитие ее системы социального регулирования должно строиться на основе традиционных ценностей российского общества, что позволит обеспечивать самодостаточность и сбалансированность этой системы («сохраняя память предков, передавших нам идеалы и веру в Бога, а также преемственность в развитии Российского государства» (часть 2 статьи 67.1 Конституции Российской Федерации).

Второе. Право, мораль и религия как совокупность основных положений регламентации поведения в российском обществе и отношений с государством, осознанных и признанных на протяжении ни одной сотни лет, должны восприниматься не только как средство для реализации общественных (даже крайне важных) интересов, но и как ценности, сохранение которых не противодействует, а способствует дальнейшему развитию российской цивилизации.

Третье. Политика должна направлять, но не подменять другие социальные регуляторы. Реализация политических стратегий должна осуществляться с учетом сложившейся системы социальных регуляторов, не допуская их профанации в угоду достижения сиюминутных политических решений.

* Часть 1 см.: Журнал Института Наследия, 2024/2.

ПРИМЕЧАНИЯ

[25] Цит. по: Фролова, Е. А. История политических и правовых учений : учеб. – Москва : Проспект, 2023. – С. 332.

[26] Иеринг, Р. фон. Историко-общественные основы этики // Иеринг, Р. фон. Избранные труды: в 2 т. Т.1 / Рудольф фон Иеринг. – Санкт-Петербург: Юр. центр Пресс, – Санкт-Петербург, 2006. – С. 606.

[27] Цит. по: Фролова, Е. А. Указ. соч. С. 388.

[28] Цит. по: Кальной, И. И. Философия права : учеб. – Санкт-Петербург : Юр. центр Пресс, 2006. – С. 127.

[29] Подробный анализ взглядов на волю народа как волю большинства в их историческом развитии см.: Новгородцев, П. И. Кризис современного правосознания. – Москва : Типо-лит. Т-ва И.Н.Кушнерев и К°, 1909.

[30] Леони, Б. Свобода и закон / Бруно Леони ; [пер. с англ.] – Москва : ИРИСЭН, 2021. – С. 148.

[31] Там же. С. 208.

[32] Цит. по: Новгородцев, П. И. Указ. соч. С.285.

[33] Ростова, Н. Н. Проблема человека в современной философии. – Москва : Проспект, 2021. – С. 84.

[34] Там же.

[35] При этом, по нашему мнению, наметившаяся тенденция по принятию в Российской Федерации федеральных законов, направленных на элиминирование указанных выше ситуаций, является сдерживающим фактором от внедрения в общественную жизнь нашей страны деструктивных элементов социального уклада.

Степанов Павел Владимирович
кандидат юридических наук,
действительный государственный советник РФ 1-го класса (Москва)

© Степанов П.В., текст, 2024

Статья поступила в редакцию 20.03.2024.

Открыть PDF-файл

Ссылка на статью:

Степанов, П. В. Право, мораль и религия в структуре социального регулирования. Часть 2. – DOI 10.34685/HI.2024.16.78.019. – Текст: электронный // Журнал Института Наследия. – 2024. – № 3. – С. 4-9. – URL: http://nasledie-journal.ru/ru/journals/664.html.

Наверх

Новости

Наши партнеры